– А потом, Давал… – начала она, глядя на лучшего друга.
Он поднял взгляд темных глаз, мерцающих в свете полускрытого облаками
солнца.
– Что?
– Ты все еще умеешь замыкать провода?
Когда Давал вернулся из поездки в Калифорнию к родственникам, он
написал Дэлайле на электронную почту, хвастаясь, что один из них научил его
замыкать провода в машинах. Судя по вскрику Вани и тому, как округлились ее
глаза, об этой части своих каникул сын ей не рассказывал.
– Конечно, – гордо улыбаясь, ответил Давал.
– Ключи от старой машины у Дома, так что тебе придется завести ее
самому. Мы с Гэвином уедем подальше из этого города.
***
Они припарковались у тротуара, и Дэлайла вышла. Влажные листья на
земле напоминали синяки – сине-серые на серой цементной дороге. Когда-то
живой двор был тихим, не было ни ветра, ни двигающихся лоз, ни птиц на
деревьях вокруг, никаких звуков жизни, кроме стука собственного испуганного
сердца в ушах.
Она посмотрела на возвышающееся перед ней здание. И ей показалось, что
она смотрит на совсем другой дом: когда-то красивое здание покосилось, став
мрачным и чудовищным. Дом был темным и тяжелым, плотный гнилой воздух
снаружи напоминал о пропитанном водой дереве, треснувшем цементе и сухой
траве.
Но детали дома были скрыты за туманом, поэтому ей пришлось
приблизиться, чтобы лучше видеть. Очертания Дома стали четче, когда она
подошла, оказавшись чуть ли не в метре от железных ворот, которые легко
открылись с пронзительным скрипом. Тьма за ней, когда она вошла на
мощеную дорожку, и уверенность Дэлайлы пошатнулась. Она пошла дальше, и
когда-то цветущий двор выглядел так, словно им не занимались два
десятилетия. Не осталось ни зеленого газона, ни желтого. Никаких цветущих
деревьев или клумб с тюльпанами. Все было коричневым. Дом стал захудалым, ветхим, словно вся жизнь, как и птицы, просто исчезла.
Но Дэлайла понимала лучше. Она знала, что все собралось внутри в
ожидании.
Глава двадцать восьмая
Он
Сначала он заметил голубое небо. Не сказать, что голубое небо в это время
года было редкостью, ведь стояла весна, но в этом уголке, если смотреть от
усаженной деревьями улицы к Дому, синева была только над этим местом.
Небо над Домом даже летом всегда было усеяно облачками темного дыма.
Ровная спираль постоянно выходила из Дымохода и рассеивалась, достигнув
облаков. Но сегодня, ранним утром, каждый пядь пространства над Домом была
черной, как ночь, словно ненависть залила небо, а утреннее солнце не смогло
победить тень.
Земля была усыпана листьями и опавшими ветками, которые захрустели
под резиной его велосипеда, когда Гэвин остановился. Даже в странной
утренней тьме он понимал, что из Дымохода не идет дым, а значит, нет и огня.
А огонь был всегда.
Дом никогда ничего не делал без причины, и с тенью сомнения Гэвин знал, что он и есть эта причина. Дом ждал его.
Солнце начало проникать сквозь ветви деревьев у соседей, и хотя он
почувствовал, как тепло начинает проникать за шиворот его темной толстовки с
капюшоном и согревать кончики его ушей, Гэвин дрожал от зловещего холода, окружившего его дом. Он понятия не имел, что увидит, когда откроет дверь, но
знал, что пора.
Он принялся рассуждать, а не отбросить ли вообще идею сюда приходить, зная, как легко было бы остаться в кабинете музыки с Дэлайлой, забыть обо
всем и затеряться в ней. Они поймали бы утром автобус и тихо сбежали бы из
города. Может, смогли бы уехать на неизвестное расстояние, что позволило бы
им вырваться из зоны доступа Дома. Дэлайле через пару дней исполнится
восемнадцать. Ему – через две недели. И он не был уверен, кого из них будут
искать с наименьшей вероятностью.
Он знал, что уехать – умный поступок. Знал, что стоило попытаться. А
сообщение Давала все изменило. Но чем дальше Гэвин находился от кабинета
музыки и разговора с Давалом, тем больше ему казалось, что Дом играет с ним, умудрившись спародировать женский голос по телефону. Хотя если был шанс, пусть и маленький, что там, где-то внутри была его мама, он должен
посмотреть.
Его сердце, казалось, пыталось вырваться из груди. Пульс был неровным, сбивчивым, и это так отвлекало, что Гэвин задумался, мог ли он паниковать
перед этим темным монстром впереди.
Закрыв глаза, он попытался успокоить дыхание и мысленно составил
список задач:
Попасть внутрь, услышать голос мамы, собрать все необходимое и уйти.
Найти Дэлайлу.
Найти Дэлайлу.
Дэлайлу.
У него было мало опыта с одержимостью, и он никогда не считал себя
излишне сентиментальным – в конце концов, ему никогда не казалось, что вещи
в Доме принадлежат ему – но сейчас он стоял снаружи, и, оказалось, у него
горстка вещей, которые он не мог бросить здесь. Он хотел забрать найденную
Библию и фотографию мамы. Он не смог бы спокойно спать, если бы оставил
свои альбомы, и, если получится, хотел найти ключи от машины. В этом случае
у него были бы его вещи и способ увезти их из города. На бьюике сбежать куда
проще, чем на велосипеде.
Для сохранности он оставил велосипед за железными Воротами – если
случится худшее, а он не сможет поймать машину – и направился в Дом.
Ворота не открылись сами по себе, как обычно. Гэвин толкнул их, и они
резко со скрипом замерли, когда он вошел во двор. Не только Дымоход молчал, но и газон выглядел… мертвым. Действительно мертвым, причем с обеих
сторон. Трава была коричневой и сухой, в трещинах ведущей к крыльцу
дорожки из брусчатки проросли сорняки. Дом выглядел по-настоящему
заброшенным, брошенным будто долгие годы, и словно он там никогда не жил.
Лозы, обвившие колонны крыльца, стали тоньше, лиловые лепестки новых
цветов стали хрупкими и сухими, как старая бумага, они падали по одному в
уже сформировавшуюся горку на верхней ступеньке. Гэвин не понимал, что
именно привело к этому, и он успел подумать, вдруг Дом… как-то ушел?
Может, его мама вернулась, и Дом ушел, потому что его услуги уже не были
нужны?
Он не знал, как это воспринимать. С одной стороны, в этом всем был намек
и ему, правильно? Уйти. Жить своей жизнью. Но почему он чувствовал
знакомую панику? Эту дрожь в руках от мысли быть одному.
– Я дома, – поприветствовал он, войдя в прихожую и сжав челюсти, когда
желание позвать маму стало почти невыносимым. Он изо всех сил старался
унять дрожь в руках, пока расстегивал толстовку и вешал ее на крючок у двери.
Разуваться он не стал.
Гэвин осмотрел холл и прислушался, ожидая звук шагов в одной из комнат
или на лестнице. Тишина.
– Есть тут кто-нибудь? – спросил он, стараясь держать голос ровным.
Камин ожил пламенем, маленькие язычки окружили всегда лежавшее там
полено.
Что-то здесь по-прежнему было, но мама не появилась. Он попытался не
обращать внимания на ощущения в животе, словно в его диафрагме открылся
люк, и сердце упало в него.
– Все в порядке? – он посмотрел на лестницу и темную площадку выше. –
Снаружи темно.
Он спокойно зашагал к столу, стараясь выглядеть так, словно не понимает, почему что-то неладно, и остановился у стопки писем на нем. Дрожащими
руками перебрал рекламные листовки и конверты с купонами. Они получали
ненужную рекламу и соседские флаеры, но не счета. Ничего личного или
требующего ответа в Дом не попадало. Он решил, что Дом работает не на
исчисляемом электричестве или газе. И поскольку кабельного телевидения не
было, не было и счетов. Гэвин даже не знал, платят ли они налоги. Дом всем