— Мне девяносто три, дорогуша. И за все эти долгих девяносто три года ни разу у меня не возникало соблазна размалевать губы этой вашей кошмарной помадой. — Строгий взор Эдит Мэйсон впился в губы Кэтрин. — Трудно поверить, но были славные времена, когда помада считалась пошлостью. Меткой шлюхи. — Последнее слово разнеслось по комнате с такой силой, что Кэтрин моргнула. Наверное, это такая месть, подумала она, за то, что с таким явным ужасом пялюсь на этот взрыв на кондитерском заводе, что случился у нее на голове.
Отсюда надо уходить, пришло в голову следом. Несмотря на несметные богатства, явившиеся ее изумленному взору в одной-единственной комнате, безошибочный инстинкт подсказал Кэтрин, что если она останется, произойдет что-то очень нехорошее. По своему профессиональному опыту она знала, что величайшие сокровища очень часто охраняют самые хитрые и кровожадные драконы.
— Но что вы, девушки, можете поделать? Живете по чужим правилам. Да и мы, бабушки, тоже никогда ничего в этом мире особо не решали. — Старуха улыбнулась, но на этот раз и глазами тоже. Кэтрин пришлось улыбнуться в ответ. — Прошу. — Эдит Мэйсон взмахнула костлявой рукой. На черном шелке платья с высоким воротом пальцы были так мертвенно-бледны, что Кэтрин, как завороженная, проследила все движение руки до конца. Когда она поняла, что руку облегает перчатка, у нее отлегло от сердца. — Смотрите. Не сомневаюсь, вам не терпится поглазеть на наши вещички. Бьюсь об заклад, вы так и рветесь подобраться к ним. Назначить им цену.
— Я никуда не тороплюсь.
— Не нужно ложной скромности. Не люблю я ее. Давайте-ка сразу проясним: мы никого сюда не приглашали, чтобы расстаться с нашей собственностью. С вещами, которые сейчас ни одна душа в мире не способна создать, не говоря уже о том, чтобы понять их истинное значение и ценность. Нам нужен кто-то, способный уразуметь, что именно создавалось здесь когда-то. Да, раньше мы сотрудничали с вашей фирмой ко взаимному удовлетворению, но на аукцион дадим добро только тогда, когда сыщем человека, наделенного в должной мере проницательностью и тонкостью восприятия. Так что считайте это еще и собеседованием. — Старуха поморщилась — похоже, слово «аукцион» далось ей с большой болью. Если Кэтрин не привиделось, в глазах Эдит сверкнули слезы, прежде чем она отвернулась к окнам.
— Ваш дом… — Кэтрин не знала, что сказать, но чувствовала, что что-то сказать должна. — Он просто невероятный.
Выражение лица старухи мгновенно изменилось, и Кэтрин едва сдержалась, чтобы не отшатнуться с отвращением. Эдит Мэйсон улыбнулась еще шире, продемонстрировав еще больше зубов и ошметков десен, из которых они выпирали.
— Знали бы вы, до какой степени. Впрочем, может, и узнаете, — улыбка превратилась в хищный оскал, — если мы решим нанять вашу фирму.
— Мы очень рады такой возможности. Получить от вас приглашение и…
— Да, да. Замечательно, дорогуша. Вы начинаете мне нравиться. С того момента, как я увидела вас на той дорожке, я поняла, что в вас есть смирение. И что оно подлинное. Анам здесь нравятся хорошие манеры, мисс Говард. Нам нравится тишина. Нам нравится, когда никто не лезет в наши дела… А вот что нам не нравится, так это… — Мысль повисла в воздухе незавершенной, и Эдит вновь устремила взгляд в другой конец комнаты, словно там был кто-то невидимый, с чьим мнением тоже следовало считаться. Кусочек сажи стукнулся о решетку камина изнутри, и обе женщины вздрогнули. Эдит с опаской посмотрела в сторону камина, затем вновь обратила свой жуткий взгляд на Кэтрин.
— Что вам известно о моем дяде?
Кэтрин уставилась в пол, чтобы избежать этого пристального, невыносимого взгляда, и увидела палас ручной работы, местами прикрытый восточными ковриками. Она постаралась собраться с мыслями, но мысли тому противились и куда-то разбегались. Средневековый геометрический рисунок бордово-зеленого паласа мозолил глаза. Маленькие стекляшки таращились на Кэтрин из каждого утла, упиваясь ее затруднительным положением. Одна только собака вроде бы сочувствовала ей.