Кэтрин внимательно посмотрела себе под ноги. Это и дорогой-то назвать нельзя, так, полоска глины и щебня. Казалось, Красный Дом и семейство Мэйсонов хотели, чтобы никто их не обнаружил.
Приусадебная территория тоже знавала лучшие времена. Перед фасадом особняка был когда-то разбит палисадник, но теперь в нем хозяйничали крапива, плевел и колючие луговые цветы, и густые заросли кустарника теснились в тени здания и садовых стен.
Вокруг Кэтрин вилась стайка жирных черных мух, норовя усесться на неприкрытые руки, и она поспешила к крыльцу. Но вскоре, судорожно вдохнув, замерла; пройдя полпути по останкам центральной дорожки, она увидела в прямоугольном, с крестообразным переплетом окне второго этажа лицо: оно прижалось к стеклу в нижнем углу слева от вертикальной стойки. Маленькая ручка то ли помахала ей, то ли изготовилась постучать. А может быть, человечек в окне ухватился за вертикальную фрамугу, стараясь подтянуться повыше.
Она решила помахать в ответ, но не успела поднять руку, как человечек исчез.
Кэтрин не знала, что в доме живут дети. Согласно полученным указаниям, здесь проживали только Эдит Мэйсон, единственная оставшаяся в живых наследница М. Г. Мэйсона, и домоправительница, которая и должна была встретить Кэтрин. Но маленькое личико и ручка, сделавшая короткий взмах, определенно принадлежали ребенку — бледному, с чем-то вроде шляпы на голове.
Она не могла сказать, девочка это или мальчик, но краем глаза успела уловить на мелькнувшем лице широкую веселую ухмылку, словно ребенку было приятно наблюдать, как она пробирается сквозь заросли в палисаднике.
Ожидая услышать топот маленьких детских ножек, бегущих по входной лестнице ей навстречу, Кэтрин внимательно посмотрела на пустое окно, а потом — на дверь. Но ничто не шевельнулось за темным стеклом, и никто не спустился, чтобы встретить ее.
Она продолжила путь ко входу, более уместному для церкви, нежели для жилого дома, пока мрачная тень от старого дуба не накрыла ее подобно громадному капюшону.
Одна створка громадных передних дверей, сделанных из шести панелей — четыре дубовых, две верхних из витражных стекол, — была открыта, словно провоцируя Кэтрин войти без приглашения. Через щель она увидела неосвещенный холл с бордовыми стенами. Погруженный в полумрак, он напоминал глотку, уходящую в бесконечность.
Кэтрин оглянулась на заросшие лужайки, и ей почудилось, будто стебли золотарника и кукушкиных слезок повернули свои маленькие дрожащие головки и безмолвно крикнули, предупреждая об опасности. Она сдвинула темные очки повыше, к волосам, и на мгновение подумала, не вернуться ли к машине.
— Дорожка, по которой вы прошли, была здесь задолго до того, как построили этот дом, — послышался надтреснутый голос из глубины холла. Женщина заговорила тише, словно обращаясь сама к себе, и Кэтрин послышалось, — никто не знал, что придет сюда по этой дорожке…
Глава 2
Все крохотные лица были обращены к дверям комнаты, когда она вошла.
Все бусинки стеклянных глаз уставились на нее.
Бог ты мой.
Кэтрин изумило даже не количество кукол и продуманная композиция, а то странное чувство предвосхищения, что как будто переполняло их. Ей показалось, что куклы долго ждали ее в темноте, словно гости на празднике-сюрпризе, устроенном для какого-то ребенка сто лет назад.
Оставаясь единственным живым существом в этой комнате, она замерла, словно манекен, и на пристальные взгляды со всех сторон отвечала таким же стеклянным взглядом. Если бы что-то здесь шевельнулось, она, скорее всего, вскрикнула бы, испугавшись своего голоса.
Но вот сиюминутное оцепенение прошло, и она поняла, что более ценной коллекции антикварных игрушек ей не доводилось видеть за годы работы оценщицей, продюсером телевизионных передач об антиквариате и даже хранителем-стажером в Музее детства.
— Эм… Мистер Дор? Это Кэтрин. Кэтрин Говард.
Никто не ответил. А ей хотелось, чтобы ответили. Уже одно то, что она вошла в комнату без разрешения, было весьма неловко.
— Сэр? Это Кэтрин из аукционного дома Осборна. — Она сделала еще шаг. — Сэр? — она повторила совсем тихо, поскольку уже поняла, что больше никого здесь нет.
Дверь ванной была открыта. Там, в тесной желтой каморке, было пусто. В сильно поцарапанном шкафу из орехового дерева остались только вешалки. Стопка пожелтевшей бумаги и на скорую руку приготовленный холостяцкий завтрак занимали край журнального столика.
Жилое пространство комнаты, похоже, никто, кроме кукол, не занимал. Многие из них были выложены на кровать с медным каркасом, старую, как и все в этом доме, на первозданную белизну пухового одеяла ручной работы. Над изголовьем висела гравюра в рамке, изображавшая старинную церковь с ухоженным двориком.