Уже в темноте я вошел в Лежнево и, спросив, где тут живет Трифонова, в некоторой тревоге остановился возле дома Анны Арсеньевны. Дело в том, что вместо старенькой избы, какую я ожидал увидеть и к каким, признаться, испытывал больше доверия, передо мной стоял огромный новый дом с телевизионной антенной над крышей и тарахтящим «Москвичом» у ворот. В десятке метров от дома, на озере, виднелась лодка-казанка. Внутри, в доме, слышался какой-то шум. Судя по всему, у Анны Арсеньевны были гости. Но делать нечего, не идти же обратно в Кравотынь. Я постучался.
Анна Арсеньевна вышла во двор, без долгих разговоров поняла все, велела заходить в дом. Пока я ходил на озеро умываться, гости на «Москвиче» уже уехали. В избе готовили новую трапезу — для меня, незнакомого, невесть откуда взявшегося человека. Знакомимся. Сын Анны Арсеньевны Владимир Александрович работает тут помощником лесничего. Его жена Антонина Григорьевна — хозяйкой в Доме охотника.
Анна Арсеньевна достала из печи молока, выставила на стол мед, варенье.
— Попейте топленого. А то, может, парного хотите? Есть и парное. А то чаю. И мы с вами.
За чаем сидим долго. Беседа идет обо всем на свете и кончается неожиданным образом. Заходит, видимо, старый спор о каких-то книгах.
— Зачем они тебе? Ну, сдай в музей или в печке сожги. Держишься за своего бога…
— Держусь. Кто писал, значит, тоже держался.
— Вот Лев Толстой, — поджигает порох сын, — он верующий был или как?
— Верующий.
— За что же его в церквах проклинали? Чего он с попами ругался?
— Попы тоже люди, — вздыхает Анна Арсеньевна. — В Котицах вон был поп. Срам смотреть — девок на мотоцикле катал.
Невестка загадочно улыбается:
— Мама, а расскажи, как тебя монах в Ниловой пустыни хотел поцеловать.
— Да ну вас! — Анна Арсеньевна делает вид, что сердится. Но ей приятно вспоминать об этом, ее любили за красоту, и она поясняет мне: — Как-то, молодая я еще была, ходили мы с теткой в монастырь, в Нилову пустынь. Ну, там и влюбись в меня один монах. Книги вот эти подарил, предлагал жениться. Стыду-то было сколько…
Анна Арсеньевна пошла в чулан, принесла из сундука стопку старых, поеденных мышами книг, завязанных в платок. Это были самодельные книги — рукописные сборники, травники, летописи. Одна книга — затертая, с округлившимися углами, в истлевшем переплете — показалась мне интересной. Неизвестный автор выписывал сюда различные географические сведения и снабжал их своими рисунками. По наивным картинкам можно было узнать окрестные места — озеро с рыбами, лес со зверями и птицами, деревни с людьми.
— Возьмите, если хотите, — сказала Анна Арсеньевна. — Это не божественная.
Хозяйка предлагала от всей души. Я поколебался, взял и стал читать затейливую рукописную вязь. Первые же строки книги поразили меня: «Кто не восхвалит и не прославит великих чудес и благ, устроенных на этом свете, — было написано в ней, — как небо устроено, или как солнце, или как луна, или как звезды, о тьма, и свет?» Это были известные строки из «Поучения Владимира Мономаха».
В книге оказалось немало и других интересных вещей, но начало ее запомнилось мне больше всего. Почти девять веков назад Мономах сказал эти слова в поучение своим сыновьям. И теперь я открывал свою ветхую географию, читал древние строки и черпал в них любовь к этому миру.
С ОСЕНИ ДО ВЕСНЫ
Недавно я получил письмо от Генки Данилова из ивановской сельской школы. Прочитал, посмотрел за окно — уже весна, а перед глазами снова встали дождливые сентябрьские дни, поездка на озеро Стерж, неожиданное знакомство с Генкой и вообще со всей этой школой.
По разным делам мне надо было побывать в Истоко-Волжском лесничестве за Стержом. Стерж — верхнее из так называемых верхневолжских озер, которые тянутся на десятки километров в верховьях Волги, почти до самого истока. Осенью эти озера сильно мелеют, и теплоход, в начале лета еще курсирующий по длинной голубой нитке от Пено до Коковкина, с августа стоит на приколе. Словом, я шел вдоль озер по песчаным отмелям от деревни к деревне.
Над белесой, по-осеннему притихшей водой висели низкие неподвижные тучи. Казалось, взяв палку, можно было дотянуться, проткнуть их насквозь и вызвать настоящий потоп. Но такого желания как-то не возникало. Вокруг были хлябь и морось, далеко за озерами маячила деревня, в которую я шел, и, посматривая туда, я надеялся сухим добраться до места.
Но тучи уже зацепились за лес на противоположном берегу, начал сеять мелкий дождичек, потом все крупней, крупней, и через час ходьбы я обнаружил, что брезентовая штормовка стала насквозь мокрой. Идти было еще далеко, сверху поливало не на шутку — оставалось искать какую-нибудь крышу, чтобы переждать дождь, согреться, обсушиться.