— Тут, на этом поле, лес был. Раз собрались мужики, говорят: «На что нам лес… Надо срубить, будет пашня». Ну ладно. Срубили лес, давай жечь. А весна выдалась сухая. Как взялось — не остановить. Подошло к самым огородам, чуть деревню не спалили. Долго горело. Потом пошли — вместо леса остались одни угли. Так это место и прозвали Угольником. Старый ток. Я еще в молодости тут охотился…
Мы сели у костра из тлевшей соломы, стали ждать темноты.
— А вот почему наше Тарасково прозвано Тарасковом — ни от кого не слышал, — продолжал Василий Григорьевич. — Отец рассказывал так. Как-то барин Полторацкий выиграл в карты трех мужиков: Семена, Фому и моего прадеда, однорукого Ермолая. Куда их девать? Сел верхом и привез сюда. Тут было пустое место, три горки. «Вот, Ермошка, — показывает на одну горку, — бей кол, начинай вить себе гнездо. Ты, Семка, бей на этой горке. Ты, Фомка, на этой…» Так и выросла деревня. А почему Тарасково — никто не знает.
С холмов, где виднелось Тарасково, ветром донесло слабые голоса, несколько раз тявкнула собака. В поле было прохладно и тихо. Мы сидели, смотрели на закат, думали каждый о своем.
— Вот интересно, — медленно сказал Василий Григорьевич. — Солнце одно, а везде светит по-разному. Где его не хватает, где лишка. Вот, скажем, в Африке. Там закаты совсем другие…
Я помолчал и спросил, откуда он знает про Африку. Старик тоже помолчал.
— Да я там жил, — наконец ответил он. — В самом пекле, в пустыне Сахаре. Этого заката, бывало, не дождешься…
Я с любопытством посмотрел на Василия Григорьевича. Вот тебе на… Многие старики знать не знают про эту Африку. Как же он из Тараскова попал в пустыню Сахару?
Делать нам было нечего, и Василий Григорьевич стал рассказывать свою необыкновенную историю.
— В тысяча девятьсот пятнадцатом году шел мне девятнадцатый год, — начал он. — Война. В августе призывают нас, таких ребят, на военную службу. Привезли в Москву, на Ходынку, определили в полк. За месяц прошли мы строевой устав, дали всем новое обмундирование — и на фронт. Несколько человек, кто пограмотней, оставили в учебной команде. Говорят: будем учить вас на младших командиров. Ладно. Перевели в кремлевские казармы, учат. Командир роты у нас был капитан Борковский. Командир полка полковник Кевнарский. Командир бригады генерал Силановицкий — небольшого роста, старый, всегда ездил на белой лошади.
Как-то раз приходит в казармы незнакомый военный. Видим, что офицер, но форма не наша. Шепчут: француз, будет звать с собой во Францию. И верно. Посадили нас в вагоны, через Владимир, Вологду повезли в Архангельск. В Архангельске ждал французский пароход «Плято». Погрузили на него три тысячи солдат, поехали. Мол, едут русские эмигранты.
Смотрим, пароход богатый. У каждого свое место. Чисто, хорошо. Под подушками пробковые пояса — если что, на воде можно продержаться. А где там держаться — кругом лед, замерзнешь, как муха. Проехали Белое море, вышли в Северный Ледовитый океан. Несколько раз видели китов. Все едем. На третий день смотрим: солнце подошло к горизонту, село или нет и опять вверх. Четыре дня ехали, днем и ночью — все солнце. Потом повернули в Атлантический океан, к Англии. Холодно. У всех морская болезнь — ни есть, ни спать, одно мученье.
Был у меня друг, Ванька Поляков. Один он и переносил качку. Пойдет наберет котлет, притащит: «Васька, на, поешь. Все пропадает, добра жалко…»
А мне этой еды на дух не надо. Не могу смотреть. Кормили нас всякой всячиной. Чай с песком. Галеты вместо хлеба. Так эти галеты нам надоели!
Ехали мы две недели. Вышли первого, прибыли четырнадцатого августа шестнадцатого года. Сперва хотели высаживаться в Бресте. Потом говорят: в Брест нельзя, прорываются немецкие подводные лодки. Ночью приехали в город Нант на западе Франции. Офицеры объявляют: побрейтесь, приведите себя в порядок, приехали к союзникам.
Утром, чуть рассвело, смотрим — стали подходить французские части. Гусары, уланы, пехота. Порт у них внизу, а город наверху. Видим, везде народу, народу… Опустили трап, стали выходить, строиться. Выстроились. Французский офицер начал говорить речь. Поздравил нас с благополучным прибытием, сказал, что немцы идут на Париж и французы ждут от нас помощи. Переводчик все это переводит. Ну, офицер сказал речь. Ладно. Помогать так помогать. За этим и приехали.
Дальше — чудней. Французские части, одна за другой, пошли мимо нас церемониальным маршем. Скомандовали нам — мы тоже мимо них церемониальным маршем. Как с пристани в город — будто гром грянул. Все французы в ладоши захлопали. Кричат: «Вив ле рус!», «Вив ле франс!», «Вив ле залье!» «Залье» — это значит «союз». Как гром. Пока шли, эти крики у нас в ушах навязли. Все женщины с цветами. Целуют, обнимают, бросают нам целые букеты.