Повезли нас обратно, немного из самого пекла. Смотрим: равнина, как море. Везде виноград. Виноград, ячмень и пшеница. Привозят на одну ферму, к мусью Норе. Поселили в три барака, по тринадцать душ. Одного поставили поваром. Всего сорок человек. Стали работать.
Там растят больше всего виноград. От него им самый главный доход. Пшеницу тоже сеют, но немного — только чтоб сдавать государству. Пашут не на лошадях, а на быках. Земля тяжелая — запрягаешь по четыре быка в один плуг. Здесь кормили уже досыта, но все как-то невкусно. Жара, аппетита нет. Поел бы немного, но чего-нибудь вкусненького. А там все какая-то манза.
Работали, работали, раз запросили мы выходной. Приезжает с соседней фермы офицер. В одной руке револьвер, в другой нагайка. Мы жили там на положении рабов — изобьют, убьют, никто за это не отвечает. Арестовал он нашего старшего и переводчика, уехал. Снова работаем, кладем в ометы солому. Видим, идет военный отряд. Подошли к нам, окружили. Подъезжают три пузана — комендант города Тильзит и его помощники. Выстроили нас в две шеренги. Комендант взял плетку, пошел. Как даст по лицу — так рубец. Стой, молчи. За ним помощник. Тот бил боксом. В общем, отдохнули мы так, давай снова работать.
Работали мы у мусью Норе весь восемнадцатый год, больше половины девятнадцатого. Выучились уже по-французски говорить, всего насмотрелись, а привыкнуть не можем. Жара. Летом единственное спасение — на каждой ферме есть цементные чаны. Для вина. Пока они пустые, там и спасаешься. От жары много малярией болело. Бывало, везде хина — ешь сколько хочешь. Горче этой хины ничего нету. Завернешь ее в бумажку, проглотишь, потом плюешься. Вот уж правда — Африка…
Дожили мы так до осени девятнадцатого года. Как-то раз среди бела дня вдруг кричат: «Кончай работу! В Тильзит!»
Что такое? Едем в Тильзит. В Тильзите опять сели в маленькие вагончики, поехали в Алжир. Смотрим, в Алжире русских — боже ты мой! Согнали со всех ферм. Забрали у нас все французское, дали русскую форму. Сами себе не верим, что кончились наши мучения. Поехали на пароходе в Россию. Домой… — Василий Григорьевич усмехнулся: — Дома у матери я уже в поминанье был записан. Несколько лет поминали. Будто на том свете побывал. Оно, разобраться, так и есть — на том свете…
Он помолчал.
— Какое-то наше поколение несчастливое… То война, то разруха, то голод. Сколько крови по всему миру пролито! Как воды. Зачем? Для чего? Я, как насмотрелся всего, и ружье в руки не беру. Так, похожу по лесу, посмотрю. Все жить хочет…
И снова мы просидели с Василием Григорьевичем до самого вечера. Красное, огромное, нереальное солнце опустилось в ближайший лес. Похолодало.
Василий Григорьевич вздохнул.
— Погрелся бы сейчас, да ау… Теперь уж никакое солнце не греет. Мы свое прожили…
Мы притихли и, думая каждый о своем, долго смотрели на закат.
НА ХОЛМАХ
В декабре, среди оттепелей, вдруг задул северный ветер и в несколько часов ударил тридцатиградусный мороз. Всю неделю я ходил по лесам, охотился, радовался теплу и думал, что всему этому не будет конца. Но, как обычно, все кончилось внезапно, и надо было поскорее выходить в ближайшую деревню, искать какой-нибудь транспорт и выбираться на большие дороги.
Лес сплошь затянуло белой изморозью. В десяти шагах невозможно было отличить сосну от березы. Я раздвигал белесую мглу, медленно поднимая лыжи, шел вперед. Морозный, колючий туман забирался в полушубок, под шапку, за голенища валенок.
По счастливому случаю деревня оказалась совсем близко. Я вышел из лесу, поднялся на гору и неожиданно увидел перед собой избы. Странно, какая же это деревня? Это было что-то незнакомое, но именно то, что мне нужно. На крайней избе висела вывеска правления колхоза, а значит, тут можно было попытаться достать машину.
Я сбросил лыжи, поднялся на крыльцо и открыл дверь в пахнущее печкой, манящее с морозу тепло.
Правление представляло собой большую комнату. Как водится, в ней толпился народ, сидело несколько женщин со счетами, по-домашнему, светясь и потрескивая, топилась печка. В углу за председательским столом сидел огромный молодой парень в темной, наглухо застегнутой рубахе без галстука и с широкой, во всю грудь, бородой.