Гурьянов ничего не говорил и не объяснял. Мы просто ходили из конца в конец по всему телятнику и ворошили доверчивые, не умеющие еще бодаться вихрастые морды.
Уже потом, когда мы вышли на улицу и оказались на окраине Горы, над волнистыми, разбегающимися во все стороны холмами, он буднично сказал:
— Вот здесь, недалеко, скоро будем строить животноводческий комплекс. Вокруг Горы на ста гектарах в этом году начнем закладывать культурные пастбища. Планов много. Приезжай как-нибудь…
— Да я уже приехал, — возразил я. — Брось свои дела, пойдем сходим на охоту…
— Не могу, — он покачал головой. — Ты давай на охоту, а я к телятам. Интересно, кто будет с мясом?
Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись.
ЧЕРНИЛЬНИЦА ТУРГЕНЕВА
Уже давно, ездя на охоту к Козлову, я слышал от него, что у кого-то в здешних деревнях хранится чернильница Тургенева. По правде, всякие такие рассказы вызывают недоверие. Тургеневская усадьба, Спасское-Лутовиново, за тысячу верст отсюда, на Орловщине. Сам писатель большую часть жизни провел в Петербурге и Париже. Во всей биографии Тургенева лишь один-два эпизода связаны с Верхней Волгой: однажды, говорят, он охотился на Селигере да бывал в Прямухине, у Бакуниных. Почему же тургеневская чернильница, которой мы обязаны появлению «Записок охотника», «Рудина», «Дворянского гнезда», должна оказаться где-нибудь здесь, в крестьянской деревенской избе?
Тем не менее о существовании знаменитой чернильницы знали во многих деревнях, и на мои расспросы все отвечали примерно так:
— А… Это надо ехать к художнику.
Так я наконец тоже почти поверил в эту чернильницу и попросил Козлова свозить меня посмотреть на нее хоть одним глазком. Мы поехали в Баранью Гору — к старому художнику и охотнику Ивану Михайловичу Митрофанову.
Если судить по названиям, в эту сторону идут сплошные горы: Сафонтьевские, Баранья и другие. Пробираясь сюда первый раз, все всматриваешься вперед, все ждешь: где же горы? Проселок ныряет от перелеска к перелеску, от деревни к деревне. Только проехав несколько деревень с такими горными названиями, начинаешь подозревать неладное: да ведь эти названия — какая-то улыбка, сказка. Зачем уходить под небеса месту, которое скромно называется Баранья Гора?
Баранья Гора открывается вся вдруг, словно висящий над дорогой мираж. Несколько холмов, живописные избы, церковь на горушке. На пригорке возле дороги, под зеленой крышей, издалека виден дом Митрофанова. Мы отряхнули снег с валенок, простучали по сеням, вошли внутрь. В нетопленых комнатах было по-утреннему свежо, зябко. Среди расставленных и развешанных повсюду картин, в накинутом на плечи полушубке сидел сам хозяин и дописывал холст.
Увидев нас, он бросил кисти, принялся обнимать обоих с неподдельной радостью засидевшегося в одиночестве человека. У него были молодые, быстрые движения и голубые, смеющиеся глаза. Мы не успели сказать двух слов, а хозяин уже притащил дров, затопил печку и, грохоча сковородой, принялся что-то выговаривать нам насчет гуся:
— И чего не позвонили… Мол, приедем, Михалыч, готовься. Я бы готовился, гуся зажарил. А сейчас что… Сейчас придется свининки.
— Ладно, Михалыч, — добродушно улыбался Козлов. — Ты лучше расскажи, чем занимаешься. Что это у тебя там на мольберте?
Старик на минуту оставил печку, вернулся к неоконченной картине. На ней был изображен барский дом, парк, наброски пяти-шести фигур у подъезда.
— Вот пишу иллюстрации к Пушкину. Это первый приезд Онегина к Лариным. Сделаю — подарю школе, в Таложню. Все польза.
От Пушкина намечался естественный переход к Тургеневу. Но вокруг было еще немало интересных картин, книг, вещей, гостеприимный хозяин не собирался быстро отпускать нас домой, и мы оставили знаменитую чернильницу под конец, на десерт.
— Скажите, почему у деревни такое странное название — Баранья Гора? — спросил я.
— Бранья Гора, — поправил художник. — Бранья. В Баранью переделали невольно, чтоб удобней произносить. Давно, в двадцатых годах, я нашел в нашей церкви летопись. В ней это место достоверно называется Бранья Гора. Здесь в тысяча двести тридцать восьмом году была брань, то есть битва, с татарами. «Бысть сеча зла», — говорит летописец. Возле деревни осталось столько татар, что от них долгое время шел смрад. Во-о-н то место, называется татарское кладбище…
Пока на сковороде потрескивает сало, художник, уроженец этих мест, продолжает без конца вспоминать местную старину. Память его хранит такие подробности, каких уже давно никто не помнит.