Синие глаза его смеялись. Это был мудрый человек, любящий землю, жизнь, людей.
И так ли уж важно, что нам не удалось увидеть тургеневскую чернильницу?
КИСТЬ ЮОНА
Был яркий, солнечный день в начале апреля. За окном таял снег, толпой стояли красные и зеленые дома, над ними на горе белела старая церковь.
— Как у Юона, — глядя на деревенскую улицу, сказал я. — Интересно, а Юон здесь бывал?
— Здесь? Как же, — кивнул Иван Михайлович. — Только этого пейзажа у него нет. Есть другой. «Табун». Помните?
Он полистал пухлый юоновский альбом и нашел пейзаж с табуном. Лес на холме. Речка. Большой зеленый луг. Лошади…
— Где это? — вспоминая окрестности Бараньей Горы и чувствуя что-то знакомое, спросил я.
— Как же… Велеможье. Вот парк. Вот Таложенка. Вот болото. Верно, болота сейчас нету — осушили. Да и табунов не стало, — рассмеялся Иван Михайлович.
— А в каком году он сюда приезжал?
— В четырнадцатом. Жил как раз в этом доме, у моего деда.
Я стал листать альбом и наткнулся на другие картины того же года. Это были пейзажи Торжка. Тверца. Набережные. Дома и церкви по холмам. Все знакомое, но увиденное особенным взглядом. Приподнятый, светлый, торжественный мир. Юон. Ни с кем не перепутаешь.
— Кажется, в этом году он ездил по древним русским городам?
— Ну, он ездил много лет. Чуть не каждый год. Любил старину. Как писал города, архитектуру! Лучше его рисовальщиков не было.
Иван Михайлович достал еще несколько альбомов, и перед нами на столе ожила белокаменная, праздничная Древняя Русь. Москва, Загорск, Псков, Новгород, Ярославль, Углич, Суздаль…
— Большой мастер. Куда другим… У него под кистью все поет и радуется. А знаете вот эту картину, «Сельский праздник»?
Что-то светлое и знакомое. Лето. Широкая поляна среди деревни. Крестьяне, приехавшие на ярмарку. Настроение тепла, отдыха, покоя. Оказывается, это тоже написано в Тверской губернии. Значит, правда знакомое место. Пожалуй, надо даже повспоминать, походить, поискать.
— Вообще-то он больше всего любил весну. Самые знаменитые картины у него со снегом, с солнцем. Вот… «Весенний солнечный день» — это он писал в Троицком посаде. «Мартовское солнце» — у себя на даче, в Лигачеве. В эту пору еще мало охотников ходить на этюды. А он мороза не боялся, ходил…
Я отложил альбом, снова постоял у окна, остановился перед висевшей на стене фотографией. Юон. Маленькая седая бородка, бритая голова, строгие глаза. Что, собственно, нам известно об этом человеке?
Юон прожил долгую жизнь, восемьдесят три года. Предки его были выходцами из Швейцарии, а сам он стал глубоко русским человеком, поэтом всего русского. Он был живописцем, графиком, театральным художником, педагогом, искусствоведом. После Юона остались прекрасные картины, книги и ученики. Умер он в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году, будучи народным художником, первым секретарем Союза художников СССР.
Между тем самое интересное в нашем разговоре с Иваном Михайловичем Митрофановым, охотником и художником, живущим в деревне Баранья Гора, только начиналось. Иван Михайлович (широкая душа, добрейший человек, который никогда ничего не прячет и не запирает) вдруг взял ключ, повозился с ним и открыл один из ящиков старинного письменного стола. Там в китайских, немецких, голландских коробках лежало что-то заветное. По-видимому, особо дорогие для художника кисти и краски. Иван Михайлович взял одну из кистей, молча повертел в руках и протянул ее мне:
— Вот. Любимая кисть Юона. Он все картины ею заканчивал.
Это была изящная французская кисть с черной ручкой и золотым ободком. Сбоку, золотым по черному, блестело тиснение: «Париж». Мне показалось, что кисть даже все еще хранила запах юоновских красок.
— Любопытно. Как она к вам попала?
— Длинная история.
Иван Михайлович погладил трущуюся у ног легавую собаку Ладу, дал ей кусок сахару.
— Началось все с того, как Юон приезжал сюда на этюды. В том же году, осенью, я поехал в Москву учиться. Узнал, где находится частная художественная школа Юона, пошел с приятелем посмотреть, что это такое. К тому времени я немного рисовал и страшно хотел быть художником. Но таких, как мы, мечтающих стать художниками, оказалось много, и школа у Юона была переполнена. Тем более, что принимал он в нее всех желающих, без всяких экзаменов. Ну, Константин Федорович все же нашел для нас уголок, посадил вместе с другими, велел рисовать модель. Не знаю, что у меня получилось, но, видимо, Юону понравилось мое старание. Он разрешил по воскресеньям приходить к нему заниматься рисунком.