Легко сказать — пройду. Идти не по городскому асфальту. Идти надо сквозь чащу, по глубокому снегу, немеренные километры. Идти быстро, чтоб не держать охоту. Все замечать, чтобы найти лося. На такое дело найдется мало охотников.
Мы сворачиваем на дорогу к Глубокому, останавливаемся на опушке леса, собираем ружья, встаем в кружок и начинаем ждать…
Сейчас, как всегда во время паузы, приходит пора охотничьих рассказов. На этот раз разговор начинается про гончих.
— Веня, как там твоя Волга? — спрашивает кто-то.
Поляков мгновение колеблется — как бы не сглазить и, улыбаясь, отговаривается:
— Да что Волга… Вот до этой у меня была гончая. Помните, Тайга? Та, точно, гоняла. Таких собак не было и больше не будет. Ей, кроме охоты, ничего не надо. Придешь в лес, пока ружье собираешь — она уже зайца подняла. А уж если подняла, то наш, никуда не денется. Вязкая была — спасу нет. Ну, убьешь одного — хватит. Смотришь, Тайга добежала, повернулась и обратно в лес. Куда? Так и знай, она где-нибудь след перебегала, уже второго зайца гоняет.
— Ну уж… — тянет кто-то. — Наверно, загибаешь, Веня…
— Спроси. Вот ребята со мной ходили, знают. Нашла, что есть зайцы, не успокоится, пока всех не выберет. В руки на охоте мне совсем не давалась.
— А как же ты ее домой водил?
— Так и водил. Она сутками гоняла, пока все, не упадет. Уходишь домой, оставишь ей там еды. На другой день придешь, она все гоняет. Неделями не уходила из лесу. К концу охоты, бывало, я дойду, и она совсем дойдет. Ну, думаю, хватит, надо что-то делать. Стал я растить вот эту собаку, Волгу. Пойду на охоту, молодую возьму с собой, а Тайгу оставлю дома, караулить. Прихожу — забор сломан, собаки нет. Уйдет в лес и гоняет одна, пока ее не найдешь. Нет, после этой Тайги мне теперь все собаки не собаки.
Все помолчали, раздумчиво покурили. Хорошее было время осенью. Уж кто-кто, а гончатники отвели душу. Как выйдут все со своими собаками — Матвеев, Осипенко, Михеев, Ермаковы… Стон стоял от гончих.
— А что, ребята, нынче много зайцев было, — вступает в разговор еще один гончатник, Толя Кононов. Весь октябрь во время отпуска он так и прожил в лесу. — Помнишь, Веня, ходили к Ивановщине? До обеда отходили и — следов не видели. А уж зимой. Метель, кругом замело. Махнули на все, пошли домой. Смотрим, Волга с моей Пальмой раскопали откуда-то зайца. Убежал он в лес, сделал круг, на втором попался. Ладно, идем дальше. Один с зайцем, другой без — как-то неудобно. Между Радуховом и Ивановщиной мы уж прошли — второй заяц выскочил. Профессор. Этот давай нас водить. Кружочек даст — отбежит, кружочек даст — отбежит. Только на третьем кругу как-то он просчитался…
— Зайцы что… Вот когда медведь на тебя насядет — дело хуже, — смеются охотники. Все посматривают на Матвеева, явно ожидая какой-то знаменитой истории.
— Да ну, ребята, об этом уж все знают, — отмахивается Матвеев.
— Ничего, вон молодым охотникам полезно послушать…
Большой, неторопливый, наверное, из породы старых медвежатников, Матвеев медлит, курит и, прищурившись, начинает:
— Раз, весной, мы с Гришей Агафоновым поехали на глухариный ток, за Соблаго. Гриша, я и мой сын, Герка. Приехали, взяли тамошнего проводника, пошли. До токов там идти километров пятнадцать. Ну, вечером, часов в пять, пришли на место. Надо на тока, послушать. А как раз через ток такая старая просека. Видим — впереди, метрах в восьмидесяти, переходит медведица. За ней три медвежонка. Прошли, и нет. Гриша говорит: «Давайте соберем ружья. Мало ли что». А у нас ружья еще в чехлах. «Брось ты, — смеюсь я. — Нас четверо, она уже ушла». Ну, Гриша все-таки собрал ружье. Сын тоже. Они пошли вперед, мы с проводником стоим сзади, курим. Вдруг из елок выскакивает медведица и с ревом к ним. Гриша выстрелил и — обратно по просеке. Сын выстрелил и — за елку. Она к елке. Цап — коры как не бывало. Сын тоже на просеку. За что-то запнулся, упал. Медведица на него. Это когда рассказываешь, кажется долго, а дело было — одно мгновение. Мы что есть силы к ним. На бегу ружья собираем. Подбегаем, проводник хвать медведицу прикладом по башке. Раз, другой — приклад отлетел. Она огрызнулась и снова на сына. Он как-то успел, повернулся на спину, ружье ей в пасть. Она по ружью лапой — стволы долой, курки в сторону. Хорошее было ружье, бельгийская двустволка. Еще секунда — не знаю что бы было. Ну, мы успели, выстрелили в упор. Смотрю, сын весь в крови. Вот только тогда я испугался. Снял майку, перебинтовал его. Потом медвежат нашли. Что говорить — в лесу всяко бывает…
Холодно. Мы приплясываем на снегу и начинаем уже немного мерзнуть. В это время обычно пора достать заветные фляги. Но тут что-то неладно, никто об этом даже не вспоминает.