– Кого это я сбиваю? – спросил Кораблев.
– А помните, весной что было? Просила я вас с девчатами озимую пшеницу бороновать, а вы такое им наговорили… «Боронование, мол, затея опасная, можем весь хлеб погубить». Чуть тогда всю работу не сорвали…
– Было такое дело? – спросил Сергей.
– За год много чего было, всего не упомнишь… – неопределенно буркнул Кораблев.
– Словом, я так скажу, – продолжала Марина: – работает Никита Кузьмич, как мужик доколхозный, от всего нового шарахается. Вот теперь и с курсов сбежал.
– Что же ты предлагаешь? – спросил Сергей.
Витя, подавшись вперед, старался рассмотреть в полутьме лицо отца. Ему казалось, что после слов Марины отец должен был подняться во весь рост, подойти к столу и так ответить бригадиру, чтобы та не знала, куда деваться. Но он почему-то молчал и курил цигарку за цигаркой.
– Есть у меня предложение, – сказала Марина. – Не желает Никита Кузьмич учиться – дать ему другую работу в колхозе. Пусть в шорники идет или в сторожа.
Кораблев приподнялся и уставился на девушку с таким видом, словно с малых лет не видел ее и теперь не может признать.
– Ну Балашова! Ну соседка! Вон ты какая стала!.. – И он, расталкивая колхозников, пошел к двери.
– Обождите, Никита Кузьмич! – остановил его Сергей. – Что вы взвились прежде срока? Разговор полюбовный идет. Послушаем, что еще люди скажут.
Раздались голоса, что просьбу Кораблева надо уважить и не посылать его больше на курсы.
Слова попросил Федор Семенович. Витя так и подался вперед: вот когда учитель высмеет отца, сведет с ним счеты!..
– Легко же вы с человеком разделались! – заговорил Федор Семенович. – «Уважить, освободить»… Слов нет, шила в мешке не утаишь: Никита Кузьмич поотстал от людей, постарел не по годам… Но что в поле он работать умеет, землю понимает – этого у него не отнимешь. И рано ему еще в сторожа уходить…
Витя все ждал, что после такого осторожного вступления учитель наконец-то обрушится на отца. Но ничего плохого он не сказал. Он даже посоветовал правлению Никиту Кузьмина от курсов не освобождать, а обязать закончить их, да не как-нибудь, а с отличием.
– Кораблев у нас не из слабеньких, в азарт войдет – одолеет.
Члены правления согласились с учителем.
Витя с недоумением поглядывал то на отца, то на Федора Семеновича. Вдруг он заметил рядом с собой Костю Ручьева. Взгляды их встретились.
«Слушай, как учитель на твоего отца нападает! – казалось, говорили Костины глаза. – Все бы так нападали!»
Витя зябко поежился и выскользнул за дверь. Дома он молча разделся и забрался на печь.
В голове у него все перепуталось. До сих пор Витя считал отца одним из самых уважаемых людей в колхозе. Никита Кузьмич много лет был членом правления, потом кладовщиком; с его мнением считались, к нему прислушивались. Он отлично знал все колхозные угодья; по его сигналу начинали сев, сенокос, уборку хлебов. Никто удачливее и дешевле Кораблева не умел купить для колхоза племенного быка или рабочих коней… И вдруг против отца подняли голос. И кто же? Марина Балашова, соседка, молодой бригадир.
Витя ничего не мог понять. А ведь ему всегда так хорошо и покойно было с отцом. Отец был ласков, заботлив, никогда ни в чем не отказывал, всегда вовремя приходил к нему на помощь.
…Вскоре Никита Кузьмич вернулся из правления. Семья села ужинать. Витя сослался на головную боль и от ужина отказался.
За столом царило молчание. Первой его нарушила мать. Она спросила отца, правда ли, что на собрании Марина Балашова предложила ему пойти в сторожа.
– Уже пошло по свету гулять… – Никита Кузьмич поморщился и отложил в сторону ложку. – Марина, она скажет… горяча чересчур!
Он поднялся, зашагал по избе и, все больше распаляясь, заговорил о том, что в колхозе его не ценят, старые заслуги забыли, люди сводят с ним личные счеты…
Вдруг он остановился: Витя смотрел на него с печки.
– Не спишь, сынок?
– А почему на собрании этого не сказал? – глухо спросил мальчик.
– А ты разве был на собрании? – опешил отец. – Слышал что-нибудь?
– Все слышал… Били тебя, судили, а ты в уголке сидел, отмалчивался.
Никита Кузьмич часто заморгал глазами и как-то боком отошел от печки.
– Ладно, ты спи, коль нездоров, спи… – Потом он вспомнил: – Да, мать сказывала, ты в район ко мне собрался. Что за спешное дело?
– Никуда я не собрался… разговоры одни! – буркнул Витя, уполз в темный угол печки, как в нору, и закрыл глаза. Ему и в самом деле показалось, что он заболел.
Глава 23. МИР ПОНЕВОЛЕ
Рано утром Витю разбудили голоса. У порога стояла Марина Балашова и торопила отца с завтраком:
– Сейчас в район еду на подводе. Могу и вас на курсы захватить.
– Дай хоть чаю напиться, скаженная! – бурчал Никита Кузьмич.
– Вы поскорее! Чтобы к началу занятий успеть.
– Ты кто такая – буксир, толкач? В ответе за меня?
– А вы разве забыли, что правление вчера решило: обязательно вам доучиться надо. Я вот наших девчат на курсах повидаю, накажу им, чтобы они дремать вам на занятиях не давали.
Галина Никитична с любопытством поглядывала на Витю. Ни вчера вечером, ни сегодня утром он о школе с отцом не заговаривал.
Вскоре Марина и Никита Кузьмич ушли.
Витя сел заниматься и, когда время перевалило за восемь часов, отправился в школу.
На первом же уроке ему вновь передали записку с требованием извиниться перед Федором Семеновичем. И Витя, против обыкновения, не порвал ее.
В перемены он почти совсем не выходил из класса, из-за чего пришлось крепко повздорить с дежурившим в этот день Костей Ручьевым.
В большую перемену перед школой разгорелся первый зимний бой. Из-за снежных бастионов летели белые ядра, доносились воинственные крики.
Из окна второго этажа Вите отчетливо было видно. как семиклассники, стягиваясь за дровяным сараем, готовились ударить по восьмому классу с тыла.
И ему вдруг представилось, как было бы хорошо выскочить сейчас без шапки на улицу, предупредить своих о коварстве семиклассников, крикнуть «ура» и первому устремиться на противника.
Но в ладони лежала смятая записка.
Витя вздохнул и отошел от окна. Потом выглянул за дверь. В коридоре было тихо. Дверь в учительскую приоткрыта, и до нее совсем недалеко. Стоит только постучать, войти, и, может быть, через несколько минут на душе уже не будет так тяжело, как сейчас…
Витя оглянулся и направился к двери учительской. Но зазвенел звонок, и в коридор ворвались школьники. Из учительской вышел Федор Семенович. Руки его были заняты классным журналом, книгами и учебными приборами – предстоял урок физики в восьмом классе.
– Да, Витя, – заметил он мальчика, – в учительской на столе лежит такая большая стеклянная трубка. Принеси ее, пожалуйста, в класс. Она нам нужна будет на уроке.
Когда Витя принес в класс трубку Ньютона (как он потом узнал), ученики уже сидели за партами, только Костя помогал Федору Семеновичу устанавливать на столе учебные приборы. Заметив Витю, он поспешно отобрал у него стеклянную трубку:
– Можешь не стараться. Не твое дежурство.
– А ты гуляй больше…
– Ну-ну, воюющие державы! – сказал учитель. – Поссорились по пустякам, а обиды на целый год.
Вася с Пашей многозначительно переглянулись. Вот она, долгожданная минута! Пусть Костя молчит, это его дело, но они своего друга в обиду не дадут.
– Федор Семенович, они не по пустякам, – с серьезным видом сказал Вася. – У них принципиальный спор получился.
– Скажите пожалуйста, принципиальный!.. Это по поводу печеной картошки-то?
– А вы спросите Кораблева. Он скажет, как все было, – настаивал Вася,
А Паша тем временем, вытянув ногу, загородил проход между партами, по которому Витя возвращался на свое место, и шепнул:
– Ну, говори же, признавайся! Долго мы ждать будем?..
И, хотя препятствие было не так уж велико, Витя покорно остановился и повернулся лицом к учителю.