Такое же «замедление», но уже внутреннее иногда отражает ее лицо. Взгляд становится отсутствующим, брови слегка сдвигаются, как бы удерживая взгляд и возвращая его внутрь. В один из таких моментов я и начал неудачное воспевание Романа.
— Что? — сказала она, направив на меня свой отсутствующий, но в то же время утяжелившийся взор.
— Очень хорошо играет в теннис… — повторил я растерянно.
— Какой теннис? — спросила она.
— Он очень много читал, — сказал я уныло. — Вообще не встречал более способного человека.
— Я знаю, — сказала она, возвращаясь из мира своих раздумий. — Он очень хороший мальчик.
— Мальчик… — пробормотал я. — Он взрослее своих лет.
— Ничего в этом хорошего нет. — Маша нагнулась и сорвала кустик пунцовых лесных гвоздик, — Не спешите вырваться из мира детства.
— Я-то уж давно вырвался, — сказал я с тоской.
Она сорвала еще несколько гвоздик, выпрямилась и ровным голосом произнесла:
— Вы, может быть. А Роман еще нет.
Я стоял с потерянным видом. Вдруг она протянула мне гвоздики и сказала:
— Не печальтесь. У вас хорошие стихи.
Повернулась и ушла. Только ворох тяжелых черных волос, перехваченных волнистой белой заколкой, качнулся на бледно-голубом платье.
Большую часть времени мы обитали на даче вчетвером. Вернее, впятером, если прибавить Бернара. Взрослые наезжали хаотически, выгружали сумки с продуктами, устраивали шумный пикник, а на утро отправлялись восвояси.
Я заметил, что Корнеевы-старшие держатся отдельно. Николай Гаврилович привозил своих знакомых, Лидия Васильевна своих. Меж собой они были вежливы и доброжелательны. Николай Гаврилович хохотал и картинно обнимал Лидию Васильевну. Она выдерживала мгновенье, а потом устранялась из объятий и уходила заниматься хозяйством.
Только один раз я слышал, как они говорили. Мне не спалось. Я побродил по ночному лесу, а потом сел на скамеечке у глухого борта веранды. Кто-то вышел и зажег оранжевый абажур. По влажной траве поляны скользнул мягкий свет, но я оказался в тени. Скрипнуло кресло, зашуршала газета. Вышел второй человек и тоже сел в кресло. Они заговорили не сразу. Усталыми тихими голосами.
— Не спится.
— Да, душновато…
— А завтра опять в институт. Загонял машину. Что-то стучит, надо менять распредвал.
— Скажи Озерникову. Он тебе сделает.
— Да, Озерников… Ты бы, Лида, побыла на даче. Ведь утомилась. И молодежь тут одна.
— Какая дача? Еще не отснято четыре сюжета. Если уеду, все прахом пойдет. Никто у нас ничего не делает.
— Но так же нельзя, Лида! Ты и в прошлом году не отдыхала.
— Можно подумать, что ты отдыхал.
— Но ты же знаешь, все сроки с книгой пропущены. Редактор рыдает. У них же план и премия. Да и Паша работает медленно. Настоящий дятел. Сидит над страницей весь день, хотя там только выправить и переписать.
— Да, это тебе не Данилов…
Молчание.
— Вспомнила… Конечно, Данилов талантливый был человек. А Паша так, исполнитель.
— Неужели из-за того, что ты без Данилова, нужно тянуть столько лет?
— Лидочка, но у меня куча дел!
— И тем не менее говорят, что ты забросил научную работу.
— Кто это говорит?
— Слышала.
— Слушай больше. В прошлом году я напечатал три статьи.
— Все в соавторстве.
— А кто в нашем деле работает без соавторства?
— Николай, ты должен быстрее закончить книгу. Пора доказать, что не только Данилов, но и ты что-то значишь.
— А ты так не думаешь?
— Если б не думала, не стала бы заводить разговора.
— Последнее время ты меня во всем обвиняешь.
— Я давно тебя ни в чем не обвиняю.
— Что значит давно? На что ты намекаешь?
— Оставь, Николай.
— Ты до сих пор считаешь, что я виноват в смерти Данилова?
— С какой стати я должна так считать?
— У тебя литературные представления о жизни. Поговорили, рассорились, возбужденный Данилов вскочил в машину, погнал и разбился. А я виноват. Да, да, я знаю, что ты сейчас можешь сказать. Данилов, мол, приехал с ночевкой. Ночью он плохо водит, а ты, Корнеев, его не удержал. Я не мог удержать его, Лида! Хотя и старался. И уехал он вовсе не потому, что поспорил со мной. Да будет тебе известно, он ссорился с совершенно другим человеком. С той женщиной, которую привез к нам на дачу.
— Да, да, ты мне говорил…
— У этой женщины был ребенок. Данилов ее ужасно любил. Он доказывал, что ребенок его. А женщина отрицала.