— Все соскучились, — ответил я. — Неужели надо кидаться?
— Это я так, от радости. — Санька тряхнула головой, поправила волосы. — Куда ты пропал? Голубовский чего-то врет.
— Не врет.
— Где же ты их нашел?
— Мало ли…
— Говорит, две машины и дача. Ты на даче живешь?
— Сначала на даче, а потом в область поеду.
— Ну а к нам-то? Оформляться ведь все равно.
— Без меня оформят.
— Ну расскажи, расскажи, Митя. Все от любопытства сгорают. Стешка Китаева каждый день спрашивает. Она у нас теперь комсорг, обо всех заботится.
Ну и заварил Голубок кашу, подумал я с тоской.
— За ней ведь тоже приезжали, знаешь?
— Знаю.
— Не тот человек оказался. Осталась Стеша. Может и ты передумаешь, а, Митя?
— Жизнь покажет, — ответил я уклончиво.
Санька погрустнела.
— А мы, видишь… Теперь спальни новые. Простор. На каждую койку по квадратному километру… А зачем ты пришел?
— Посмотреть.
— А по мне не соскучился?
— Соскучился… по всем.
— Ох, ты пугливый, Царевич! Чего боишься? Тебе сколько лет? Четырнадцать! В твоем возрасте Гайдар полком командовал!
— Ну, не в моем.
— В твоем! Я читала. Мне говорили. И вообще не в этом дело. Уметь надо. А ты ничего не умеешь. Говорят, давай научу, не хочет. Нет, Митька, ты какой-то дурной. От книжек с ума сошел. Голубовский сказал, что у твоих родственников десять тысяч книг. Тоже, наверное, сумасшедшие.
— Ну не десять…
— Мить, Митя… — Она внезапно прильнула ко мне, обняла, голос ее сделался сладким: — Митечка, как же ты нас бросаешь?..
Ее волосы коснулись моей щеки, все внутри замерло.
— Я бы тебе шапочку связала, настоящую, шерстяную…
— Отстань, Евсеенко, — сказал я нерешительно.
Она откачнулась, снова поправила волосы.
— Да… вот я Райке и говорю, глупый он, твой Суханов. Что ты с ним будешь делать?
— Как там Лупатыч? — спросил я.
— Как… Не то что ты. Письма пишет.
— Письма? — изумился я.
— Самые настоящие! — Санька вытащила из кармана конверт, помахала у меня перед носом. — Люблю, пишет, с ума схожу.
— Ладно уж.
— Кукую в своей Сычевке, о тебе мечтаю. Приезжай, ненаглядная.
— А где эта Сычевка?
— На пятом автобусе час езды.
— Ты что, была?
— Еще чего! Просто пишет.
— А как себя чувствует?
— Что ему сделается? Голова-то чугунная. Дыркой меньше, дыркой больше.
— А как остальные?
— Кротова слезы по тебе льет, Китаева платочек вышивает, а Конфета с Уховерткой договорились с осени ходить не за Петрушей, а за тобой. И вообще, Царевич, ты много о себе воображаешь. Думаешь, нашел купцов, так и нос надо задирать?
— Да я не задираю, Саня!
— А что это в нашей одежде? Когда новую-то дадут? И вообще я пошла на ужин.
— Привет передай…
— Передам, передам. А ты своим. Небось и сестренка какая-нибудь объявилась. Седьмая вода на киселе. Можно и поухаживать. Давай, давай, Суханов. «Волга» за углом ждет?
— Перестань, Саня.
— И зачем пришел? Сидит, вылупился. Хоть бы конфет из богатого дома принес. Ладно, пойду. Пока, счастливчик!
— Саня, постой! — крикнул я.
Но она уходила, напевая беспечно и вызывающе покачивая бедрами. На опушке ее перехватил солнечный луч. В зажегшемся фонаре платьица я увидел ее стройные крепкие ноги.
По лестнице, плавно изогнутой в теле башни, я поднялся на второй этаж. Сквозь красно-синие витражи еще пробивался закатный свет. В самом замке царил полумрак. Люстр и настенных светильников было великое множество, но только некоторые теплились желтым накалом. Вместе с лестницей поднималась наверх стенная роспись, состоящая из огромных древовидных трав, между которыми мелькали тела причудливых зверей и русалок. Перила лестницы вскидывались кольцевидными валами, увенчанными через каждые десять ступеней гладкими латунными шарами. Тяжелые двустворчатые двери с выпуклой деревянной резьбой вели в анфиладу комнат. Одна комната была обтянута серебристым штофом, на котором красовались картины в тяжелых рамах. Вдоль стены тянулся сплошной узкий диван, а по углам стояли овальные мраморные столики с серебряными вазами. Другая была расписана по штукатурке огромными бледными цветами. Среди цветов взблескивали круглые зеркала. Третью комнату, сплошь деревянную, загромождала тяжелая мебель с кожаной обивкой и резными фигурами зверей. Дальше открывался майоликовый зал с мозаичными фризами и керамическими вазонами, расставленными на кафельном полу.
Я внимательно осматривал каждую комнату, стараясь обнаружить потайную дверь. Трогал резные завитки, медные шары, пытаясь их повернуть. Подавать голос и опасался. Кто знает, сколько здесь еще слуг, а народ у Барона воинственный.