— Ну, уж это ты вздор мелешь, — возразил брат, но, как мне показалось, и возразил-то он только для того, чтобы ещё сильнее раззадорить рассказчика и заставить его говорить и говорить о старых временах наших прикамских лесов…
— А ты постой, барчук, помолчи!.. Люди старые, брат, не врали, не то, что нонешние… А старые люди эти всё доподлинно знали и всё рассказывали… Я тоже вон помню своего прадеда, а он говорил, что на месте города-то нашего, когда он мальчонкой был, всего и была махонькая деревушка на этом месте, а где дом-то ваш, тут ещё лес рос. И ваш-то старый родитель, купец Влас Артамоныч, когда дом-то тут строил, по два обхвата сосны валил… Посмотри-ка стены-то какие у вашего дома…
— Ты, брат, врёшь, Евдоким! — снова возразил брат мой Женя. — Брёвна на дом с верховьев Камы пригонялись, папа говорил…
— А ты, барчук, погоди, погоди, не сучи языком-то!.. Отец-то твой годков на тридцать помоложе меня будет, и ничего он не знает, а у меня отец и дом-то ваш строил, наблюдателем, значит, был и за порядками наблюдал.
Мы немного сбили наладившийся рассказ Евдокима, уличив рассказчика в том, что по расчёту лет никак не выйдет, чтобы отец Евдокима мог быть наблюдателем при постройке дома прадеда.
— А разве я сказал, что отец? — переспросил Евдоким, немного смущённый.
— Ну, конечно, сказал, что отец твой был наблюдателем…
— Ах ты, Господи! — немного повеселевшим тоном продолжал Евдоким. — Не отец, а само-настоящий доподлинный дед мой Василий Петров… Ну, так вот… Когда дед-то мой мальчонком был, на этом месте, где город теперь, была простая деревушка… Почнут мужики колодец рыть или столб какой врывать, а тут тебе в земле-то всё косточки и косточки, да не какие-нибудь косточки, а всё человечьи… Прошлый год вон… а, может, два года назад… батюшка-то наш соборный дом новый клал из кирпича, и тоже, как почали канаву для фундамента рыть, то и вырыли целых пять лукошек человеческих костей… Ты тоже скажешь — не человечьи это кости, а батюшка-то знает: кости вырыли и на кладбище снесли, и в землю их зарыли, и панихиду над ними батюшка пропел… Стал бы он панихиду петь, коли это были бы не человечьи кости… Тоже, сказал!.. А я те вот что скажу, барчук мой милый, дом-то ваш на самых главных костях и построен… Порой-ка-сь где, тут вот хошь, и непременно ты человечьи кости найдёшь…
— И это всё вздор! — снова не утерпел и возразил брат. — На этом месте у нашего прадеда был завод клеевой, а клей из кости гонится… Вот тебе и кости!.. Воловьи, коровьи, лошадиные, может, собачьи и кошачьи кости в земле, а ты своё мелешь — человечьи!.. Папа лучше тебя знает…
— А ты постой… посто-о-ой, барчук… не сучи языком-то!.. Батюшка не стал бы над собачьими костями панихидку петь.
— Да, ведь, он над теми костями пел, что нашли у него в усадьбе. А у нас здесь никакой панихиды попы не пели…
— Вот то-то и плохо, что никогда тут никакой панихидки не пели, оно и выходит — место страшное, потому кости человечьи вопиют… вопиют они… Сколько тут на этом месте крови пролито, может, ручьи лились, а опять кости… Вон они наружи лежат… Вон!.. Вон!..
Евдоким поводил по сторонам своим толстым заскорузлым пальцем и показывал нам на кости, которые мы давно уже видели и на ямах, и в саду, когда чуть копнёшь землю вершка на два, и во дворе.
Нельзя было отрицать, что старый дом наш был построен на костях, но мы все, семейные, так легко объясняли это, памятуя, что у нашего деда был клеевой завод. Но устами Евдокима говорила сама народная молва. Из далёких времён, когда на Волге и Каме водились разбойники, пришла эта молва к нам и до нас, правнуков, докатилась.
— Почему же ты не соберёшь эти косточки да не позовёшь отца Игнатия, чтобы он в могилку их закопал и панихиду отслужил? — не унимался брат и оспаривал рассказ Евдокима.
— Побольше меня люди есть… Им бы это и сделать, папа вон ваш, мама, дедушка, бабушка… — немного смущённый, говорил Евдоким. — А я вам говорю, что другие говорят… Да!.. А отчего все несчастья на роду вашем?.. Отчего?.. Живёте богато, а счастья нет: смута одна в семье, болезни да смерти… Вон прадедушка-то ваш… Вон могилка-то… Вон часовенка-то стоит… На том самом месте и поставлена, где его громом-молнией убило…
Мы с братом посмотрели через забор на высокий холм за садом. На этом холме, где и теперь проходит гладко наезженная дорога, стоит старинная кирпичная часовенка, поставленная на том самом месте, где дед мой был убит громом.