Гэррет не мог наглядеться на ее робкие темно-голубые глаза, наивные и в то же время внимательные, матово-белый, но здоровый цвет лица, блестящие светлые волосы до плеч, стройную, но крепкую фигуру, которую идеально подчеркивал твидовый дорожный костюм. Покуда самолет не приземлился в Орли, они говорили без умолку.
Девушка сказала, что ее зовут Фей Уордор. Она сообщила, что ушла с работы (не сказав, с какой именно) отчасти из-за маленького наследства, оставленного ей покойной тетей; эти деньги она целиком истратила на заграничные путешествия - десять дней в Париже и неделя в Риме,- прежде чем поступить на другую работу в июне. Потом они выяснили, что будут проживать в отелях, расположенных недалеко друг от друга: Гэррет - в своем любимом "Мерисе", Фей - в большом, хотя и менее фешенебельном муравейнике на улице Риволи.
- Отели "Сент-Джеймс" {Сент-Джеймс - название британского королевского двора (по названию дворца, ранее служившего королевской резиденцией)} и "Олбени" {Олбени - фешенебельный многоквартирный дом в Лондоне}. Sic! {Вот так! (лат.)} - смеясь, сказала Фей.- Звучит до ужаса нелепо.
- Вроде как "Гранд-отель" в Литл-Мармеладе?
- Да! Они всегда используют названия подобным образом. Хотя я сама достаточно невежественна - нигде не бывала и говорю по-французски, как школьница.
- А вам бы не хотелось попрактиковаться во французском языке, сходив вечером в театр?
- С удовольствием!- воскликнула Фей.
Они пообедали у "Фуке" и отправились в театр Сары Бернар, где насладились колоритной мелодрамой Сарду {Сарду Викторьен (1831-1908) французский драматург}, исполненной с убедительным panache {Блеском (фр.)}, на который способны лишь галльские актеры.
Так начались волшебные десять дней, которые Фей должна была провести в Париже перед отъездом в Рим. Они бродили по набережным, смотрели восковые фигуры в музее "Гревен" {"Гревен" - музей восковых фигур, основанный в 1822 г. карикатуристом Альфредом Гревеном (1827-1892)} и кукольную комедию на Елисейских полях, посещали оперу и ночные клубы со стриптизом, обедали на открытом воздухе при бледном свете уличных фонарей, проникающем сквозь листву каштанов. Обычно умеренный в потреблении алкоголя Гэррет пил больше вина, чем следовало, да и Фей в этом отношении не приходилось особенно уговаривать.
Но более всего Гэррет был очарован самой девушкой - ее энергией, жизнерадостностью, умом, чувством юмора. Она могла прошагать рядом с ним несколько миль без единой жалобы, но никогда не позволяла ему разговаривать с собой тоном доброго дядюшки. Это стало очевидным, когда Гэррет водил ее по старому Парижу - лабиринту серых улочек, где все напоминало о Средневековье и Возрождении, раскинувшихся вокруг музея "Карнавале" {"Карнавале" - музей исторических реликвий в особняке того же названия} и улице Севинье.
- За следующим поворотом, Фей... Ты не устала?
- Господи, конечно нет! Как я могла устать, когда ты рассказываешь мне столько интересного? Этот дом на другой стороне улицы, где Генрих IV {Генрих IV Бурбон (1553-1610) - король Франции с 1589 г} поселил свою... как же ее звали... просто потрясающий! Так о чем ты говорил?
- За следующим поворотом, Фей, начинается улица Симона Ле Франка улица Симона-простака.
- И что же мы там обнаружим?
- Это станет ясно через минуту. Видите ли, юная леди...
- Пожалуйста, не надо!
- Что не надо?
- Не говори со мной, как будто... как будто я еще не совсем взрослая!
- А разве это не так?
- Конечно нет! Уж кому-кому, а тебе это должно быть известно.
Гэррет был вынужден признать, что во многих отношениях она права. Но о наиболее важных событиях этой безумной декады он не мог бы рассказать ни Нику Баркли, ни кому-либо другому. В столовой клуба "Феспис", увешанной еще большим количеством театральных портретов, Гэррет ограничился описанием наиболее очевидных достоинств Фей, а Ник с видом человека, умудренного опытом, пытался проникнуть в суть.
- Слушай,- сказал он наконец.- Помимо перечисленных тобой качеств, твоя мисс Икс, насколько я понимаю, была чертовски привлекательна, не так ли?
- Да, безусловно.
- Короче говоря, лакомый кусочек. А ты - мужчина опытный, хотя и выглядишь заторможенным крахмальным воротничком. Надеюсь, ты воспользовался удобным случаем, а?
- Черт возьми, Ник, неужели ты думаешь, что я стану отвечать на такие вопросы?
- Будешь хранить молчание, как подобает истинному джентльмену,усмехнулся Ник.- Но я не джентльмен и никогда им не был. Можешь не сомневаться, я всем бы разболтал, если бы такая аппетитная милашка бросилась в мои объятия. Ладно, храни свои секреты, крыса. Но я буду делать выводы. Учитывая ауру, которая всегда царит в Париже, я не удивлюсь, если она сбросила одежду и залпом тебя проглотила.
Фактически все так и произошло. Их связь началась в первый же вечер, когда Гэррет проводил девушку в отель. Он не намеревался соблазнять ее разница в их возрасте казалась ему слишком большой,- но ничего не мог с собой поделать. Неизвестно, вдохновили ли его ночь, вино, "парижская аура" или была другая, более глубокая причина, но стоило ему прикоснуться к Фей, как от ее робости и неуверенности не осталось и следа, что одновременно испугало и обрадовало Гэррета. Если внутренний голос и предостерегал его, то он заставил его умолкнуть. Гэррет потерял голову, и его это не заботило, как, впрочем, и Фей. Дело не в том, что она говорила и как себя вела в пылу близости,- это легко симулировать,- а в безошибочных, чисто физических признаках того, что она полностью разделяет его восторг. Так началось безумие, которое не ослабевало все десять дней. Несмотря на случайные связи в прошлом, Гэррету казалось, что он слышит голос, который шепчет: "Это впервые!"
Но было ли все так, как тогда казалось? Гэррет считал, что Фей не совсем взрослая, однако она занималась любовью с такой сноровкой, что он ощущал болезненные уколы ревности к своим незнакомым предшественникам. В некоторые моменты Фей демонстрировала иное, куда менее понятное настроение. Она никогда не позволяла себя фотографировать - даже рядом с этими забавными приспособлениями вроде картонных автомобилей с дырками, через которые просовываешь голову. Любое упоминание о браке кого бы то ни было вызывало у нее горькую усмешку, казавшуюся абсолютно чуждой ее мягкой и доброжелательной натуре. Впрочем, ее склонность к "черному юмору" временами давала себя знать вообще без всякой видимой причины. Случались также периоды тревоги и подавленности, иногда заканчивавшиеся бурей слез.
- Предположим, дорогой,- как-то сказала Фей,- что я в действительности не та, кем притворяюсь?
- А кем ты притворяешься?
- Что, если я не имею права на имя, которым пользуюсь? Что, если я была замешана - пускай не по своей вине - в грязном деле, которое внушило бы тебе отвращение ко мне?
- Разве я задавал тебе какие-то вопросы? По-твоему, даже если то, о чем ты говоришь, правда, это что-то бы изменило?
- Конечно, изменило бы, дорогой, хотя ты, возможно, так не думаешь.
- Вздор!
- О, Гэррет! Ну, по крайней мере, мы заканчиваем на высокой ноте.
- Заканчиваем? Что ты имеешь в виду?
- Разве ты забыл, дорогой, что в понедельник я улетаю в Рим?
- Ну и что? Я полечу с тобой.
- Нет! Ты не можешь... не должен этого делать! Я бы отдала все на свете, чтобы ты был рядом, но это невозможно. Я еду в Рим к школьной подруге, и к нам там присоединится другая подруга. Они чудесные люди, Гэррет, но твое присутствие ужасно бы их шокировало. Я должна соблюдать внешние приличия, хотя мечтала бы провести всю оставшуюся жизнь так, как сейчас. К тому же это не конец - мы встретимся в Лондоне, как только я вернусь, не так ли? Давай сразу назначим время.
Таковы были подробности, которыми Гэррет не поделился с Ником Баркли, хотя он мог рассказать дальнейшее. В столовой клуба "Феспис", быстро расправившись с едой, но то и дело возвращаясь к бутылке кларета, Ник стал еще более важным и напыщенным.