Он и прежде не понимал, что ей было нужно. И никогда этого не поймет — теперь она знала твердо.
А к конторе уже шла толпа. И самым нетерпеливым приходилось примерять свой шаг к усталой походке Тихонова и Махоркина.
Инженер еще издали помахал Зойке. Она ответила ему грустной улыбкой.
Рядом с ним шел незнакомый высокий человек в кожаном реглане и меховой шапке, и Зойка подумала, что это и есть Байдаченко. В руках у него был сверток с чертежами — с теми самыми, которые Тихонов прятал под свитером.
А впереди всех, прямо по лужам, бежала в белом халате врачиха Косичкина — новенькая у них в поселке, молоденькая, в очках, с симпатично вздернутым носиком.
Она с разбегу суматошно схватила Зойку за руки и посмотрела испуганно ей в лицо большими карими добрыми глазами:
— Миленькая, родная, вы ли это! Зоечка!
Она суетилась, всхлипывала, щупала пульс и почему-то совала Зойке в нос пузырек с нашатырем.
Толпа окружила резное крыльцо, все тормошили и обнимали Зойку, и, как во сне, она узнавала чьи-то знакомые лица, с кем-то целовалась, кому-то отвечала, пока докторша не отогнала от нее всех.
— Ей нужен полный покой! — кричала докторша. — Товарищи, что вы делаете! Полный покой!
Но Тихонов так и остался рядом с ней.
— Зоя, — сказал он счастливо, — а наш проект принят, обошлось без взрывчатки. Я сегодня же лечу в Заслоны, в завтра сразу начнем. Да, Зоя, вот знакомься — это товарищ Байдаченко.
Человек в реглане протянул ей руку:
— Привет, героиня!
Он был высокий, с веселыми глазами и моложавым умным лицом. А она представляла грозного Байдаченку толстым и хмурым.
— Какая я героиня, — сказала она. — Так, в силу необходимости.
— Не прибедняйтесь, Макарова! — весело и легко сказал он. — Большое вам спасибо.
— Я думала, ругать будете, что мы самолет бросили.
— Главное, все живы-здоровы. А пилоту всыплем, но помилуем. Пусть сам вызволит свой самолет из болота и на нем летает. Поднимешь свою машину, товарищ пилот?
Махоркин стоял рядом с ними — худой, обросший щетиной, без шапки, взъерошенный, бесконечно счастливый и очень молодой.
— Там видно будет, — засмеялся он без причины. — Как решат в отряде.
Байдаченко обнял его за плечи:
— Сынок, даже тому, кто рожден летать, приходится иногда и по болотам ползать. Иначе снова не взлетишь.
Все засмеялись. А врачиха сердилась, что вокруг все шумят и мешают ей считать Зойкин пульс.
— Доктор, какой там пульс! — кричали из толпы. — Ей в баню, а потом трое суток беспробудным!
И вдруг все притихли.
Тихонов подошел к Зойке, и они стояли на виду у всех, но близко, рядом, будто они были одни и вокруг ни живой души, как прошлой ночью в тайге, у костра.
Стояли и смотрели друг другу в глаза.
— Вот и все, — сказал он грустно. — Будешь помнить меня?
Она поднялась на цыпочках, обняла его и поцеловала в обветренные, твердые губы.
Будто и не было никого вокруг них, только пустынные таежные сопки да звездное небо над ними.
— Ты очень устала?
— Я могу еще долго идти, ты знаешь.
— Знаю, — тихо сказал он.
— Идем, — сказала она и спустилась на ступеньку крыльца, на другую, а на третьей, последней, вдруг со стоном ухватилась за деревянные перила.
Он едва успел ее поддержать.
— Она больна? — быстро спросил Байдаченко. — Может быть, сразу в вертолет — и в город?
— Плохо у нее с ногами, — ответил Тихонов. — Как дошла, не знаю.
Он поднял ее на руки, исхудалую, легкую, слабую, и спросил докторшу, куда ее нести. Все толпой пошли за ним в медпункт.
А Геннадий один стоял у крыльца и хмуро смотрел вслед Зойке, так и не понимая, почему между ними все кончилось.
Тихонов осторожно ступал по размытой дороге. Потом он остановился и посмотрел Зойке в лицо.
— Что с ней? — негромко спросил Махоркин.
— Тише, она спит, — ответил он и медленно пошел по тающему апрельскому снегу.
ДОМ НАД РЕКОЙ
Свадьбу гуляли в воскресенье, с утра.
Но короток был для веселья морозный денек; и еще мелькали в табачном дыму бутылки и разноголосо звенели рюмки, собранные тетей Глашей у всех соседей, еще рвал баянист мехи своей тульской трехрядки и вбивал в пол кованые каблуки, еще всем за столом было горько! — а под окном уже просигналил металлический тенорок:
— Пора!
Вот и прибыла их свадебная, московского автозавода, карета в сто лошадиных сил.
Сразу смолкли звонкие каблуки, с досадой вздохнул баян, все смешалось. И в комнате стало шумно и суетно, как на вокзале. Кто одевал молодых, а кто подхватывал их имущество — чемодан, одеяло с подушкой и телевизор в картонной коробке, подарок монтажников своему бывшему бригадиру и холостяку, а ныне законному супругу и прорабу Тасеевского карьера.