— Конечно, вернусь, — улыбнулась она, скрывая при чужих свою радость.
Демин взял со стола тяжелый мешочек и вышел с Петуховым в коридор.
Барак спал, было тихо, у потолка тонко шипела «летучая мышь». На кухне за столом Ромка читал книгу.
— Ну, Петухов, потолкуем. Акт я тебе напишу, свои деньги получишь. А вот с этим как быть? — Демин взвесил на ладони мешочек.
— А то не моя забота, — хмуро и твердо ответил старик. — Знать не знаю. Уйду в город — и дело с концом.
— Брось, не дрейфь, Егор, — сказал Бородачев. — Бьют — беги, дают — бери.
— А-а, — махнул рукой Петухов. — Что с воза упало, то пропало.
— А на возу у тебя еще много? — жестко спросил Демин.
И опять — как тогда, в общежитии, — старик усмехнулся ему в лицо:
— Ты и за это скажи мне спасибо. Схватил кусок — и молчи. Думаешь, поверю, что отдашь в милицию?
Демин чуть было не швырнул мешочек к ногам старика.
— Ну да что с тобой разговаривать, Егор Петухов!
— А может, все же столкуемся? — быстро вмешался Бородачев. — И концы в воду.
Демин молча сунул мешочек в карман полушубка. Потом толкнул дверь и вышел из барака, не сказав больше ни слова.
На крыльце он достал сигареты и закурил. Но снова хлопнула дверь, и появился Бородачев.
— Дай прикурить, — сказал он и, прикуривая, спросил вроде бы с полным безразличием: — На площадку пойдешь?
Демин кивнул, спустился с крыльца и пошел по дороге, хрустящей ледком.
Сквозь ельник вдали просвечивали костры. Они ярко полыхали на пустыре — там, где утром стояла изба Петухова и где теперь будет первый забой.
Он шел, вспоминая Антонова: «Давай, Демин, наверстывай. Давай к весне гравий». Ладно, думал он, будем ночью и днем жечь костры и взрывать мерзлый грунт: ведь весна и впрямь не за горами. От реки, из тьмы и льдов, уже тянуло чуть слышным, неясным шелестом: казалось, река дышала.
Вдруг где-то близко и звонко лопнул сучок. Демин взглянул туда, и ему показалось, что у дороги, около старой пихты, стоит человек.
— Эй, кто там?
Никто не ответил. Чья-то тень шевельнулась и скрылась за пихтой.
Демин нащупал в кармане тяжелый мешочек и оглянулся. Дорога была безлюдна. Далеко от него, за ельником, тускло светились окна барака.
Тогда он пошел прямо к пихте. Нет там Бороды! Он не может быть там! Он где-то в бараке — сидит и материт Петухова. У Петухова он бы из глотки вырвал мешочек, тяжелый от золота, — тому некуда жаловаться. А в открытый бой Борода не пойдет: он хитер, но труслив.
Как-то сразу пришла к Демину эта уверенность. И он не ошибся: у пихты не было никого. За тень человека он принял клок черного дыма, долетевшего от костра.
Вот и конец тебе, Борода. Ты как темная тень, и ты страшен для тех, кто не знает тебя. А тебя надо знать. И тогда крышка тебе, Борода!
Дойдя до стройплощадки, он огляделся. Высоко над кострами косматились дым и огонь. Из отвалов земли, словно из кратеров, крутясь и швыряя искры, взлетало языкастое пламя.
Лишь один костер, не занявшись, дымил чадно, беспламенно. У костра, в березовом пне, торчал кем-то забытый топор. Острым, ловким в руке топором Демин быстро натесал с пенька бересты и сунул ее тугие кольца в грудку углей.
И, враз вспыхнув и затрещав, черно-оранжевый огонек сноровисто втиснулся в щель между бревнами бывшей петуховской избы и стрельнул в небо первой искрой.
Давай, огонек, наверстывай!
КОМАНДИР
Если театр начинается с вешалки, то полет — с бортпроводницы, для пассажира, конечно. И поэтому у Вики туфли на шпильках, короткая юбка, китель в талию, чуть тронутые краской губы и каштановый завитой локон под пилоткой с золотыми крылышками, — и форма, и мода, и дисциплина, и косметика — все в меру; как на заманчивых рекламах Аэрофлота. Хотя нелегко быть такой подтянутой и свежей в обратном рейсе, после дальнего полета и короткого отдыха на земле.
Шла посадка, и Егоров, командир, стоял у люка и смотрел, как пассажиры тянутся на крутой сине-белый трап. У последней ступеньки их встречала Вика: здравствуйте, проходите, пожалуйста, у вас первый салон, занимайте свое место, не толпитесь в проходе, пожалуйста, будьте добры.
Егоров взглянул на часы — до вылета было двадцать минут. Пассажиров у трапа осталось немного, экипаж занял свои места, пора и командиру идти в кабину. Он платком вытер лоб. Было жарко, солнце раскалило машину. Зато в полете будет прохладно.
Он надел фуражку и хотел было идти, как вдруг заметил у трапа паренька в белой рубашке. Рослый юноша, темноволосый, худощавый, как-то знакомо хмурясь, ждал, пока его спутница, наверное мать, найдет в сумке билеты. Лицо женщины было скрыто шляпой, но руки тоже казались знакомыми. Когда она подняла голову, Егоров увидел ее близоруко прищуренные глаза и тонкие губы.