— Только я его не видел, — вздохнул мальчик над фотографией. — Когда он умер, меня на свете еще не было.
— Кто умер? Твой отец? — опять усмехнулся Егоров.
— Да, он полетел в Арктику, и там его самолет разбился.
Егорову стало немного не по себе.
— Послушай, брат, — сказал он со всей строгостью, — ты все сочиняешь. Я твоего отца знаю, он жив и здоров.
— Нет, — тихо сказал Алеша, — он не настоящий мой папа. А мой папа давно умер.
Еще не сознавая, что произошло, еще вдумываясь в эти слова, Егоров недоуменно смотрел на мальчика. Стриженный наголо, с округлой, лобастой, как у матери, головой, с тощей шеей и пухлыми губами, он казался совсем ребенком, но по-взрослому печальны и серьезны были его доверчивые глаза.
Вошла Надя с чайной посудой в руках, и Егоров сказал ей:
— Алеша показал мне одну фотографию. Я и не знал, что его отец давно умер.
Повторив слова мальчика, Егоров ждал, что она рассердится на Алешу и крикнет, чтобы он не выдумывал всякие глупости. Но мать смолчала. Бледная, подошла к столу, расставила чашки, заварила чай и только тогда сказала:
— Алеша, садись за стол, И приглашай Сергея Ильича.
Она налила чай, размешала сахар и подвинула чашку сыну; и все это делала слишком размеренно и ровно. Спросила, любит ли Егоров крепкий чай, добавила заварки, сказала что-то о скучной жизни в их городе. А Егоров, рассеянно слушая, украдкой посматривал на мальчишку, и она, конечно, все замечала.
— Сынок, — вдруг сказала она, — кушай быстрей, тебе пора гулять. — На ее лице с бледной кожей и родинками выступили розовые пятна.
— Ну, что ты его гонишь? — неловко заступился Егоров.
— Ему скоро делать уроки.
Когда Алеша одевался в передней, уходя гулять, Егоров стоял в комнате у окна и курил. За окном была осень, мокрые крыши, деревья с голыми ветками. Начинало смеркаться, желтели ранние огни. Егоров слышал, как в передней стукнула дверь. Потом он услышал у себя за спиной быстрые, легкие шаги Нади.
— Ты будешь еще пить чай? — Ее голос звучал тверже и свободней.
— Нет, спасибо.
Она стала убирать со стола посуду. Уютно, по-домашнему звякали чашки.
— Так о чем ты хотел со мной говорить?
О чем? Если бы он сказал ей, если бы она узнала правду — весь этот уют, весь ее теплый домашний мир разлетелся бы вдребезги. Месть за прошлое? Пожалуй, да. Но из прошлого внезапно всплыла и старая фотография с обломанным уголком, которую бережно хранил этот мальчик Алеша. И все, о чем думал Егоров, когда шел к Наде, все, чего он хотел, теперь уже теряло значение. Что-то другое врывалось в его жизнь. И он обостренно следил за каждым словом и взглядом женщины, которую когда-то любил.
— Странно, Алеша считает меня своим отцом.
— Мало ли что придумает мальчик с богатой фантазией. — Сжав губы, Надя смотрела ему в лицо. Она всегда умела владеть собой, а с годами, на людях, за судейским столом, ее выдержка закалилась. Только одно ее выдавало — бледность и розовые пятна на лице.
Не выдержал сам Егоров:
— Он мой сын!
— Твой? А у тебя есть доказательства? — она даже нашла в себе силы усмехнуться ему в лицо.
— Ты говоришь как судья. Но я не обвиняемый!
— Нет, ты истец. — Холодно-замкнутая, враждебная, она, как любая женщина, была готова на все, защищая своего сына, семью, свой теплый домашний мир. — Но ни один суд не признает тебя отцом.
— А ты?
Она не ответила. Всеми силами она пыталась укрыться за маской судьи. А лицо ее было бледно, в глазах стыли слезы. И если она была безжалостна и жестока, то не к Егорову, а прежде всего к самой себе.
— Надюша, милая! — он шагнул к ней.
Она отстранилась, сказав отчетливо:
— И знай, Алешин отец давно умер.
Егоров стоял, задыхаясь, голос его охрип:
— Веселенькая новость! Оказывается, я давно покойник.
— Да! — внезапно выкрикнула она. — По крайней мере, для моего сына. Не хочу, чтобы он страдал за мои ошибки. Что я могла сказать о тебе? Что его отец — трус и подлец? И если ты пришел ко мне за прощением, то знай, ты пришел зря!
И тогда Егоров едва не выкрикнул то, ради чего и пришел: что этот «трус и подлец» — вовсе не он, Егоров, а ее муж, и что он, Егоров, наконец может все доказать.
Но он думал уже о другом, о том, что не может, не имеет права разрушать эту семью, — семью, в которой живет его сын. Он постоял у окна, помолчал.
— Сережа, — вдруг сказала за его спиной женщина. — У меня хорошая семья, муж любит Алешку, они друзья. Я надеялась, что никогда не встречу тебя. — Теперь она говорила тихо: устала, надломилась от этой встречи. — Обещай мне, дай слово забыть Алешу и всех нас. Забудь, что он есть на свете. Не ради меня или мужа, которого ты ненавидишь, не ради нашей семьи. Ради твоего сына.