Глебов сунул в карман сигареты, достал из тумбочки медный ключ, вышел, закрыл дверь ключом. Потом постучал в соседнюю дверь:
— Маша!
Никто не ответил. С досадой он понял, что Маша ушла из каюты и придется искать ее по всему теплоходу. Повернувшись, он быстро пошел коридором по ковровой дорожке. В матовом свете плафонов блестели двери кают. Проходя, он заглянул и в салон. Стеклянную стену закрывали желтые шторы, и стоял солнечный сумрак. На стене в темной раме висел чей-то портрет, но чей, Глебов не разобрал, да и не думал об этом. Мельком он оглянул весь салон — женщины не было. В мягких креслах сидели юнцы, длинноногие, в кедах и пестрых ковбойках, явно палубные пассажиры, которые случайно забрели на глянцевитый паркет. Негромко звучала гитара:
Из мягкого сумрака Глебов вышел на палубу, и его ослепил жаркий свет. Солнце пылало, в нем блекли краски неба и моря, а палуба так сияла белизной и надраенной медью, что ломило глаза.
У горизонта синел низкий берег. За ним смутно белело: не то облака, не то снежные горы.
На палубе тесно и пестро стояли шезлонги, и все были заняты. Глебов шел, всюду видел разноцветье косынок, широкополые шляпы и смуглые плечи. Но Машу найти он не мог. Когда же увидел ее наконец, то не сразу узнал: она была в светлом платье, с ярким зонтом, в темных очках, легкая, свежая, чем-то уже иная, почти незнакомая. Она шла в толпе пассажиров, а толпа послушно тянулась за долговязой девицей с мегафоном на тощей груди.
«Теперь, — металлически гремел мегафон, — мы направляемся на верхнюю палубу».
Все еще злясь, что потеряно время, и вместе с тем радуясь, что нашел эту женщину, Глебов протиснулся к ней сквозь толпу и уверенно, как старый знакомый, взял ее под руку. Кожа у нее была свежей, прохладной, и он совсем повеселел.
— Вы где пропадали? — сказал он с шутливым укором.
— Пошла на экскурсию. Знаете, как интересно! — Она с удовольствием стала рассказывать о жарких недрах, где дышат корабельные дизели, о медной рынде, отбивающей склянки, о мостике, где днем и ночью бодрствует капитан. — А он, капитан, морской волк, — со смехом сказала она, — оказался лысым, скучным и толстеньким человечком.
Загремел мегафон: «Посмотрите налево! Обратите внимание на средства спасения».
— А вот и средства спасения, — засмеялась она. — Как интересно!
Глебов, как все, повернулся налево и увидел корабельные шлюпки, блиставшие краской. На шлюпках были крупные, четкие буквы с именем корабля…
Потом Глебов услышал:
— Что с вами?
Маша смотрела на него испытующе. Он ответил:
— Да так, ничего. Немного болит голова.
— От солнца?
— Наверное.
— Идемте в тень.
— А-а, все прошло.
Он не лгал: все прошло, все угасло, и он снова был в этом живом и солнечном мире.
Загремел мегафон: «Посмотрите направо! Обратите внимание на средства тушения».
— А вот и средства тушения. Как интересно! — подражая Маше, шутя сказал Глебов.
Он уже знал, что Маша тоже москвичка, работает в каком-то НИИ, любит театр и живет на Садовой. Он не знал, одинока она или замужем, обручального кольца на ее пальце не было. А впрочем, это не имело значения.
Смеясь и болтая, они вместе с толпой продвигались за долговязой девицей и ее мегафоном и оказались в салоне. Было душно, но шторы закрывали стеклянную стену, и солнце не слепило глаза.
Глебову этот салон был знаком, — в мягких креслах сидели все те же юнцы, и все так же негромко звучала гитара:
— А знаете, Маша, я уже был здесь.
— Да?
— Я искал вас.
— Как в песне?
Кто-то сердито сказал им:
— Тише, мешаете слушать.
В салоне все стихло, умолкла гитара, слышен был только голос девицы-экскурсовода:
— …Он совершил свой подвиг в годы войны…
Без мегафона голос ее был слаб и негромок, но ясно звучал в тишине.
— …И теперь его именем назван наш теплоход. — Она показала рукой на портрет в темной раме, что висел на стене.
Глебов посмотрел на портрет, и ему в полумраке увиделось нечто смутно знакомое. Он громко сказал:
— Не видно, темно!
Кто-то отдернул штору на стеклянной стене. Хлынуло солнце, и в раме Глебов увидел скуласто-худое лицо и очень светлые, яркие, голубые глаза…
Маша шепнула:
— Что с вами? Опять болит голова? Здесь душно, выйдем на воздух.
— Нет, нет! — Он жадно ловил каждое слово девицы.
— …После побега его отправили в штрафной лагерь. Тогда он совершил подкоп и однажды ночью снова бежал.