— Ну и все, — сказал он Можайкину.
У закрытого моста было тесно от машин и телег, и уже летело шоферское словцо тем начальникам, которые посылают в объезд на сотню километров, — да еще по горам, да в такую распутицу!
— Зато ты, — бросил Можайкин, — можешь спокойно спать!
— Я отвечаю за мост! Ясно? — взорвался Глебов. — Не за транспорт — за мост! Мне приказано — сделал. А начальству видней.
— Ну, если бы начальство увидело это своими глазами…
— Если бы, да не видит!
— И если бы ты меня поддержал…
— А меня за решетку не тянет! Я этим сыт вот так, под завязку.
— А-а, хлебал баланду?
— Заткнись!.. В общем, ты дела сдал, а я принял. Ясно? И точка.
— Точка, начальник, — усмехнулся рыжий Можайкин.
— А что дальше, моя забота.
— Твоя, начальник. Но я-то поеду в Москву. Расшибусь, а свое докажу.
— Ну, — сказал Глебов спокойней, — вольному воля: езжай, добивайся…
Когда они вернулись в Каменку, уже темнело, на селе зажигались огни. Свет был и в окнах избы, где жил Можайкин.
— Дома она, — сказал он.
— Кто?
— Да председательша, Марфа Антоновна.
— А-а, — сказал Глебов, подумав, что вот оно, самое трудное в этот нелегкий день.
И перед тем как войти в дом, постоял на крыльце, медля и собирая себя в комок. А войдя в избу, сразу, с порога узнал сестру лейтенанта — еще моложавую женщину с чуть скуластым лицом и такими знакомыми Глебову светлыми глазами, которые, как и у младшего брата, выделялись своей яркой голубизной. Она смотрела на Глебова с любопытством.
— Милости просим!
Говорила она чуть протяжно, певуче и этим тоже напомнила брата.
— Пришла, гляжу — чемодан. Значит, гость из дальних краев. — Заметив, что гость так и стоит на пороге и скован какой-то тревогой, она улыбнулась: — Да вы не стесняйтесь, входите, у нас места хватит. Дом, слава богу, не маленький.
— Не боись, — усмехнулся Можайкин, он сидел на лавке и стаскивал сапоги. — Стоишь у порога, как красная девица.
— Так и к ужину опоздаете. — Председательша стала накрывать на стол.
Сели ужинать. Глебов невольно посматривал на портрет, и женщина приметила его взгляд.
— Мой брат, — сказала она. — Это он перед самой войной. Да с войны не вернулся. Пропал без вести… А вы воевали?
Он молча кивнул, боясь, что она спросит: «Может, встречали брата?» Она уловила его затаенную боль и пытливо посмотрела в глаза, но решила, что у него с войной свои счеты и лучше не спрашивать ни о чем.
— Все жду, вдруг отыщется. Куда я только не писала! Вот если бы кто в Москве похлопотал.
— Может, я помогу?
— Тут у меня в войну жила с девочкой одна москвичка. Елена Петровна, эвакуированная. Два года бок о бок, все общее. Уезжала, обещала не забывать. Я и ей писала о брате. Да пока нет ответа. Может, письмо не дошло? Она и телефон свой оставила.
— Дайте ее телефон. Вернусь домой, позвоню.
Женщина достала бумажку, и Глебов все записал.
— Так не забудете?
— Обязательно ей позвоню…
Но позвонить этой Елене Петровне довелось ему очень не скоро. Утром Можайкин уехал в Москву, однако убедить начальство не удалось, и Глебов начал разборку моста. Капитальный ремонт затянулся до осени. Лишь в сентябре Глебов возвращался домой и в дороге все вспоминал о женщине в Каменке, о пустоватой избе, где висит фотография младшего брата, и о том, что глаза на портрете совсем как живые — светлые, яркие…
Да и на портрете, который висел в корабельном салоне, глаза были тоже живыми. Пожалуй, только глаза сохранились, как на той фотографии, в Каменке; а все остальное за минувшие годы с любовью было украшено ретушью. И таким он останется в бесконечных рисунках и копиях — красивым и чистеньким юнцом.
Глебов стоял и смотрел на портрет, пока не услышал у себя за спиной чьи-то шаги. Он оглянулся и увидел Машу — уже в домашнем халатике.
— Я думала, вы отдыхаете, — с упреком сказала она.
Он чуть смутился:
— Как видите…
— А я к вам за помощью. Испортился замок на моем чемодане, не могу открыть и переодеться. Постучала в вашу каюту, никто не ответил. Подумала, что вы, наверное, здесь…
С раздумьем она посмотрела на Глебова, на портрет — будто о чем-то уже догадалась и старалась понять, что же связало их в прошлом.
— Мне кажется, вы его знали. Да?
Глебов молчал, он не мог ей солгать, как это было утром. Для него уже многое изменилось.
— Простите, я не должна была спрашивать.