— Когда-нибудь я расскажу… — Помолчав, он улыбнулся: — Ну, идемте чинить ваш замок. Кстати, пора и обедать.
Ее каюта была тесноватой, пахло пластиком и духами. Висел мокрый купальник. На диване поблескивал молнией знакомый кожаный чемодан: с ним Глебов утром поднимался по трапу на палубу. Медную змейку заело, и, пытаясь открыть ее, он проворчал, что надежней простой замок.
— Но это не модно! — ответила Маша.
Когда чемодан наконец был открыт, она достала свои платья и велела Глебову отвернуться. Он стал смотреть в окно. Там розовато, уже по-закатному блестела вода и плыли зеленые берега. Потом он краем глаза заметил, как на койку упал ее пестрый халатик.
— Только не оглядывайтесь, — озабоченно сказала она.
В тесной каюте она была очень близко к нему, и Глебов слышал дыхание, шорох одежды, мог угадать любое движение. Легко представил ее без халатика — смуглую, теплую. И вспомнил, как утром, поднимаясь по трапу, впервые увидел ее: просто приметил женские ножки. Теперь ему хорошо оттого, что близко слышно ее дыхание; с ней ему хорошо даже так, от доверчивой близости.
Да, за эти часы у них все изменилось; и Маша тоже знала об этом и одевалась при нем, ничуть не боясь. Она ему доверяла, и для него это стало важным и нужным.
А ведь с женой, вдруг вспомнил он, все было не так — с женой все было иначе…
Они поженились в послевоенный год, когда Глебов вернулся из плена и скитался по городу, неустроенный и одинокий. Тогда-то он встретил ее, нашел в ней сочувствие. Как-то рассказал ей о себе и лейтенанте, и женщина, подумав, сказала, что он, Глебов, был прав, что не бежал, иначе бы не остался жив. «А что тебе, больше всех надо?» В ту пору он очень нуждался в таких словах. Даже с ней он, униженный пленом, был робок и во всем подчинялся. И сам не понял, как стал ее мужем. Только потом разобрался: мещанка и стяжательница. Ее аппетиты сдерживало одно — скромная зарплата супруга. А достоинств за ним она, кажется, не признавала. И чем дальше, тем больше он от нее отдалялся, замыкался в себе и, узнав ее голый житейский расчет и мелкую корысть, стал таить в себе то, что ему было близко и дорого, а у нее вызывало насмешки и злость.
Когда он в ту осень закончил ремонт моста в Каменке и вернулся с Алтая домой, то, конечно, утаил от жены, что встретился с сестрой лейтенанта и что должен позвонить какой-то Елене Петровне. Да и сам позвонил ей не сразу, все было некогда, заела текучка и московская суета.
Но как-то вместе с женой был в кино и увидел зарубежную хронику. Мелькали кадры: в Венгрии созревал урожай, в Болгарии изучали русский язык. А в Польше осваивали новые авиалинии — на самолетах советского производства. На экране Ла-5 летел над горами, и диктор сказал, что польские пилоты пролетают места, где советско-польское братство закалялось еще в годы войны: тогда в этих горах воевал партизанский отряд поляков и русских. И Глебов узнал те лесистые горы: там, в глубоком ущелье, он кайлил отвесные скалы и тот человек с цепким, пристальным взглядом сказал ему, уходя: «А он тебя звал…»
Глебов едва досидел до конца сеанса, а выйдя на улицу, сказал жене, что должен сейчас позвонить.
— Уже поздно, — заворчала супруга. — Идем домой, я хочу спать. А кому ты должен звонить?
— Да так, по делу.
— Врешь ведь…
Пришлось признаться, что в Каменке встретил сестру лейтенанта, пропавшего без вести, и обещал ей помочь.
— Нашелся помощник! — рассердилась жена. — Не суйся, пока тебя не спросили!
Все же он настоял. Но в телефонную будку они втиснулись вместе. Глебов набрал номер, позвал Елену Петровну и сказал ей, что звонит по просьбе Марфы Антоновны, председательши. В трубке был слышен шум голосов и громкая музыка: наверное, шла вечеринка.
— Какая председательша? — кричала Елена Петровна, ей мешал шум в квартире. — Ах, та, в Каменке?.. Да тише вы! — бросила она в сторону. — Ничего не слышно. Какой-то мужчина звонит.
Донесся женский пьяненький голосок:
— Мужчина? Молодой, интересный?
— Не знаю, голос приятный.
— Пусть приходит! Познакомиться хочу!
В трубку Елена Петровна сказала:
— Я вас плохо слышу. Может быть, вы зайдете? Прямо сейчас. Где вы?
Выяснилось, что ее дом недалеко; Глебов ответил, что скоро придет, и повесил трубку.
— Ты иди домой, — сказал он жене. — Я зайду на минуту к ней и сразу вернусь.
— Ну уж нет! — возразила жена, которая слышала весь разговор. — К пьяным бабам я тебя одного не пущу.
Она пошла с ним, и Глебов злился, — ему так не хотелось идти туда вместе с женой и при ней говорить о лейтенанте. За эти два года их милой супружеской жизни он ее изучил: знал, что жена ему помешает и при ней он не скажет того, что хотел бы сказать этой Елене Петровне, — и все же он шел туда.