Они вышли на палубу. За бортом в темной воде бежали белые гребни волн. Ни берегов, ни огней, только тьма и яркие звезды. А танцы были в уютном заветрии, на корме, где горели разноцветные лампочки и гремел корабельный динамик. И там, в неописуемой толчее, все танцевали с каким-то безоглядным азартом, с какой-то особенной, полнейшей отдачей, наверное, потому, что уже плыли на север и за кормой оставался последний безоблачный курортный денек.
И когда Глебов и Маша пошли танцевать и она положила ему на плечо свою теплую, мягкую руку, от тесноты они стали так близко друг к другу, что оба вдруг замолчали. Потом, немного привыкнув к тому, что их охватило, Маша с улыбкой сказала:
— А вы отлично танцуете. Особенно для человека, который когда-то рвал руками решетки.
Он усмехнулся, но как-то очень невесело, и она виновато шепнула:
— Я сказала что-то не то?
— Нет, просто я вспомнил…
— Я понимаю, — тихо сказала она, — на этом корабле вам нелегко.
— Иногда очень трудно.
— Да, я замечала. Для вас он был живым человеком и близким. Какой он был?
— Я бы хотел быть, как он.
— А разве вы не такой?
— Вы верите в это?
— Конечно. Я знаю, вы… настоящий.
— Просто потому, что я, по вашим словам, немного похож на другого.
— На кого? — удивилась она.
— На человека, которого вы когда-то любили. Вы же сами сказали.
— Глупости! Я об этом сходстве почти забыла. Чем больше я вас узнаю, тем больше вы для меня похожи… на самого себя. Вы — это вы и никто другой.
— А я вас еще не знаю. Какая вы, Маша?
— Какая есть — вся перед вами. Разве этого мало?
Музыка ненадолго прервалась, и они стояли в тесной толпе, все так же близко, как прежде.
— И странно, — добавила Маша, — когда вы рассказывали о жене, о том, какая она, мне иногда казалось, что вы говорите и обо мне, что она — это я.
— А может, так и есть?
— Но я-то знаю — я не такая, я хуже, я не она.
— А может, ее и не было?
— Не было?
— Может, нет у меня жены?
— Конечно, нет.
Она улыбнулась, будто услышала невеселую шутку, и, снова двигаясь в танце, сказала:
— На свете нет женщины, которую вы любите, и я могу танцевать с вами, не думая о ней… Если бы в самом деле вдруг стало так… Ведь стоит мне попросить золотую рыбку. Но может быть, я уже слишком много хочу? И останусь у синего моря…
— Ну, — усмехнулся Глебов, — я-то в той сказке уже потерял свою меру.
— Вы? Отчего?
Он ответил не сразу.
— Встретил вас и с вами хотел быть иным, каким бы… мог быть. — Неожиданно, с горечью Глебов сказал: — А ведь я не герой, и жена моя была не такая, и жили мы скверно и трудно и наконец разошлись.
Но и это для Маши было еще не всерьез.
— Уже разошлись? Как в сказке. Стоило мне пожелать, и опять все исполнилось!
Или она не могла, не хотела этому верить?..
Смолк динамик, погасли разноцветные лампочки. Стало просторно, и только самые юные или те, кто не хотел расставаться, танцевали под магнитофон, который крутили туристы-юнцы; тут же, на палубе, лежали их рюкзаки и гитары.
— Что-то прохладно. — Маша прикрыла ладонями голые плечи. — Да и поздно уже. Я едва держусь на ногах, так устала.
— Я провожу вас.
— Пожалуйста.
Пока они шли палубой и коридором, то говорили о пустяках, о погоде, хотя оба, конечно, думали о другом. Маша открыла свою каюту, и Глебов тоже вошел. Не зная, уходить ли сейчас или пока остаться, он закурил и взглянул на часы: было за полночь.
— Вы спрашивали, какая я? — Маша стояла у зеркала. — Да вот вся перед вами — усталая, сонная, неинтересная и ста-а-ренькая. Не самое лучшее, что есть у господа бога.
— Ну что вы! — не согласился Глебов.
— Вежливый вы человек, — улыбнулась она, скинула туфли и прилегла на диван в своем сверкающем платье. — Извините, смертельно устала.
Глебов сказал нерешительно:
— Вам нужно переодеться? Я выйду.
— Переодеться? Нет, я останусь в красивом платье. Ведь сказка еще не кончилась?
— Для кого как…
— А для меня уже все перепуталось: что — в сказке, а что — наяву. Да может, это и к лучшему. — Она вся потянулась к подушке. — Я только на пять минуток, очень устала: такой долгий, долгий день.
— Да, день какой-то особенный. Как целая жизнь.
— К тому же я выпила много вина. — Глаза у нее закрывались. — Пять минуток, и я стану человеком, со мной всегда так, — пробормотала она. — А потом вы расскажете…
— О чем?
— О том, что было наяву. — Уже в дремоте она подобрала ноги, освободив край дивана. — Садитесь, вы тоже устали.