Целый час он стоял и смотрел то на балкон, то в глубину переулка, откуда она могла показаться. Наконец на балкон кто-то вышел, — нет, не она, а отец ее, в той же пижаме, что и вчера. Он вынес чайник и стал поливать цветы, делая это с удовольствием. Однако заметил кого-то с балкона и замер, забыв о цветах.
Тогда и Баженов увидел идущего переулком какого-то парня и рядом с ним — девушку. Она была в коротенькой юбке и показалась ему невысокой. В сумерках он не узнал ее, ту, которую ждал, и только по легкой и быстрой походке он понял, что это она. О счастливчик, сказал он себе, ты все же нашел ее. И, остро сожалея об этом, он отступил под балкон, в тень ветвистого дерева.
Да, двое шли переулком, шли к ней домой. А он-то ждал! Но чего? Что она до него, до вчерашнего дня, пребывала в безлюдной пустыне? Ведь и у нее была своя жизнь, и вот эта жизнь продолжается, и сейчас у него на глазах, не заметив его, она пройдет в свой подъезд — и не одна! — и опять, как вчера, по лестнице простучат ее каблуки, хлопнет дверь и все стихнет; а что будет в доме, за дверью, об этом, конечно, он никогда не узнает.
О счастливчик, лучше бы ты не искал! Сидел бы теперь в кино, пусть один, но не стоял бы, таясь, в полумраке под деревом, тоже один.
А двое шли к дому и были так близко, что он уже слышал их голоса.
— Жарко, — сказала она.
— А едем в Химки? Там искупаемся.
— Уже темно.
— Луна будет. Купальник с собой? Зайди домой и возьми.
— Если зайду, отец не отпустит. Скажет — поздно уже.
— А можно и без купальника.
— И при луне? Вася, я так еще не купалась.
— А пора бы, созрела. Картинка была бы — блеск! — сказал этот Вася, конечно тот самый, который купил ей любимый торт. — Ну, едем? — Вася достал сигарету.
Они были уже около дома, но в подъезд не вошли, а стояли у дерева, близко к Баженову.
— Нет, Вася, — сказала она, — я пойду. Спасибо, что проводил.
— И все? Вся любовь? — Вася обиделся.
Тут он увидел человека под деревом, и попросил прикурить. Молча Баженов достал свою зажигалку. Острая струйка огня осветила лицо с бледноватыми скулами и русой бородкой. На того, кто давал прикурить, Вася не посмотрел. Но девушка, кажется, и в полутьме, в слабом свете газовой зажигалки узнала его и вся подалась, чтобы видеть поближе. Вася и этого не заметил. Прикурив, он спросил у нее:
— Ну так что?
— Я же сказала. Тем более что меня ждут.
— Кто? — Вася нахмурился.
— Да так, один человек, — улыбнулась она.
— А-а, тебя не поймешь. Сказала бы раньше, я бы сюда не тащился.
И рассердившийся Вася показал свой характер.
— С тобой только время терять! — крикнул он. — До тебя не доходит! — И пошел от нее.
Она засмеялась, посмотрев ему вслед, и сказала Баженову:
— Вы все же нашли меня, незнакомец. И как это вам удалось?
— Очень просто: я взял билеты в кино. Не пропадать же билетам.
— Тогда я зайду на минуту домой, переоденусь после работы.
— А если отец не отпустит?
— Вот еще, пусть только попробует. — Она взглянула наверх, на балкон: отца уже не было. — А знаете что, идемте ко мне. Ну да, вместе. При вас отец не посмеет не отпустить. Не бойтесь, он вежливый, ругаться не будет. К тому же он смотрит сейчас телевизор и, может быть, ничего не услышит, — войдем и уйдем.
Они поднялись к ней на этаж. Но когда, открыв дверь, обитую дерматином, вошли и оказались в прихожей, в тесной квартирке, где гремел телевизор, отец все же услышал и сразу окликнул из комнаты:
— Антонина! Откуда так поздно? Есть хочешь? Я чайник поставил. Пей чай.
— Увы, не удалось, — лукаво шепнула она Баженову. И громко сказала: — Папа, я не одна!
— А-а, Василий… — Отец что-то там проворчал, однако в прихожей не появился.
Они поспешно прошли в Тонину комнатку.
— Папа решил, — засмеялась она, — что я с Васей, он видел его с балкона. Васю он знает, мы вместе работаем в клинике. Вася у нас лаборант. А я медсестра.
— А-а, вот какое у вас ремесло.
— Мне оно нравится. Но папа ворчит. — Открыв дверцу шкафа, Тоня скрылась за ней и скинула туфли. — Папа мечтает, что я буду врачом. Бр-р, еще пять лет зубрежки. Нет, пока мне хватит училища.
Голос ее приглушенно звучал в недрах старого шкафа. За шкафом виднелась тахта, покрытая пледом, и полка со всякими безделушками. Над тахтой висел портрет женщины: милое немолодое лицо с усталой и тихой улыбкой и большими глазами, в которых едва уловимо тлела печаль. У окна стоял столик, заваленный книгами.