Зажглись фонари, и городские магистрали превратились в оранжевые реки, с ползущими в противоположных направлениях, былым и красным, потоками автомобилей. Напряжение перегруженных транспортом и людьми улиц не стихало – сегодня православное рождество и все верующие и не очень, атеисты и ищущие лишь повод, были ещё в пути к праздничным семейным столам, к столам друзей с традиционными пирогами. Главная объединяющая сила в России – правильно и обильно накрытый стол.
Александр шёл размашистым шагом: его гнал голод. Кушать хотелось, наверно от нервов, как никогда – у Александра живот буквально прирос к позвоночнику, в голове рисовались заманчивые картины кулинарных шедевров хозяйственной жены, приготовленных к рождеству и его приезду. Как славно они вдвоём проведут сегодняшний вечер – Кира и Алёшка в санатории. Надо только умело изобразить уставшего командировочного, чего-чего, а жалости у его жены, хоть отбавляй, с нежными чувствами дело обстояло сложнее.
На звонок домофона никто не отозвался, пришлось воспользоваться ключами. Квартира встретила Александра пустотой комнат и пустотой холодильника, на который первым делом он прилепил свою индульгенцию. Решив, что жена вышла в магазин, и что для него будет полезнее, если она застанет его, несчастного оголодавшего, за несвойственным делом приготовления яичницы, Александр состряпал нехитрое блюдо холостяка. Но жена не появлялась, а раздражение усиливалось. Поев в одиночестве, он побросал в раковину грязную посуду и, пнув по ходу не разобранную сумку, пошёл смотреть телевизор.
К чёрту этот ящик! Где Наташа?
Их отношения за долгий срок супружества были разными. Несколько непростых лет, после неожиданно предложенной ему свадьбы, они, что называется, «притирались» друг к другу, стёсывая острые края характеров, изменяя старые личные привычки и обзаводясь новыми, общими. Александру изначально было легко согласиться с правилами новой жизни– он любил, любил Наташу с того времени, когда его, хулиганистого парнишку, в воспитательных целях посадили за одной партой с тихой маленькой девочкой. Труднее было в дальнейшем соответствовать представлениям требовательной жены о семейном укладе и ещё труднее остаться верным своему чувству, даже видя, как штамп в паспорте многое меняет в любимом человеке. Впрочем, в повседневной жизни жаловаться Александру было не на что: Наталия рассудительно и твёрдо повела домашнее хозяйство, муж сыт-обут, а родившаяся дочь в центре её забот и ласки. Но слово «любовь», со всеми своими производными, как-то быстро исчезло из ежедневных прощаний, приветствий, вопросов о здоровье или делах на работе. Исчезло оно из всего того, что касалось их двоих, из общения наедине, без посторонних глаз. Да и не в слове дело.
Этого ли ждал Александр от семейной жизни? Не совсем.
Но речка жизни бежит быстро, крутит и петляет, задаёт новые вопросы и ждёт правильные ответы. Самое удивительное, им удавалось их найти. Браки друзей и подруг рушились один за одним, чехарда нестойких связей окружала... ну, прямо, цитадель семейного благополучия. Быт, о который, как известно, чаще всего и разбиваются семейные лодки, для них же был главным связующим элементом, замком для убегающего счастья. Если бы ещё Наталия не была такой непримиримо-щепитильной к посторонним оценкам её семейства, невозмутимо-холодной к соблазнам внешнего мира, и при том, не бегала бы на встречи к друзьям из техникума...
Ох, уж эти встречи! Не сразу, только на четвертом году супружества у Наталии вошло в привычку открыто объявлять по семейству, что завтра у неё встреча, что она придёт поздно, что обед в холодильнике, что... В общем, уходила ни у кого не отпрашиваясь и никому ничего не объясняя. А после рассказывала небольшие подробности, но чаще молчала и всегда вела себя так, будто никуда и не отлучалась.
Это началось, Александр прекрасно помнил с чего. Вернее, не с чего, а после чего – после дня рождения её подруг.
Идти на юбилей Наташа не хотела, но Александр видел, что она устала, замоталась в однообразных домашних делах, что ей нужен отдых, живое общение. Настоял и они, оставив дочку под присмотром тёщи, пошли.