– Научился уже.
– И рассказчик Вы неплохой.
– Ой, Кира, двух слов, как правило, связать не могу. Это я перед Вами хорохорюсь... Понравиться хочу!
– Это Вам с легкостью удалось.
Уже без улыбки, она быстро поднялась, приняла у Сергея чашку, и, под тихое дребезжание чайных ложечек, ушла в кухню.
Сергей не смотрел ей вслед, а смотрел на огонь, бушующий в глубине топки. «Зачем я её распаляю? Девочка и так не на шутку запала. И что мне делать с этим? Не тупи, мы люди взрослые. Близость возможна, ещё вчера, в больнице, было ясно, но... неизбежна ли. Она ведь будет ждать, чем я заполню последующую пустоту, и надеяться, что это будет любовь. А я в ответ: «Спокойной ночи, дорогие товарищи! До новых встреч!» Нет, лучше оказаться первой сволочью, сказав, не доводя до постели, «расстанемся друзьями», чем, с тошнотворным «останемся друзьями», стать последней сволочью, взяв предложенное в торопливой незрелой страсти. Девочке будет очень больно.
Ах, как жаль! Что-то цепляет меня в её облике, в манере говорить, смотреть... Если честно, я растерян, я вдруг в избытке получаю то, что доставалось мне по крохам совсем от другого человека... Наташа, я не выдержу... Кира, я не могу...»
Сергей обеими руками, попеременно и шумно, похлопал по своим щекам, последним движением изобразил удар в челюсть и, поднявшись со скамеечки, решительно зашагал на кухню.
– Кира, умыться бы мне.
Она молча, оставив две чашки плавать в пенном тазике, промокнула руки о полотенце, перекинутое через плечо, слегка чиркнув о донышко, зачерпнула ковшиком из ведра холодную воду и медленно вылила её в рукомойник. Так же не проронив ни слова, вернулась к чашкам. Сергей снял очки и стал обильно брызгать себе на лицо, преувеличенно фыркая и через раз попадая сложенными ладонями по пляшущей пипке. Затем повернулся и, изображая слепого, нащупал полотенце на плече Киры. Она перестала греметь посудой, замерла, покуда он тыкался лбом в её шею, затем засмеялась и спросила:
– Вы в котором часу обычно обедаете, а, Сергей Анатольевич?
– В любом.
Обстановка разрядилась
– Тогда... – Кира взглянула на настенные ходики – тогда, через час-полтора. Если можно... – она показала мизинчиком на пустое ведро.
– Понял... Сделаем...
За чередой простых занятий: он – расчистил дорожку к колодцу, воды натаскал, дровишек порубил, сбегал к себе на участок; она – тоже что-то чистила, резала, варила, носилась с веником по дому, что-то проветривала и трясла на снег; они – плотненько так пообедали, навели порядок и … устали – ах, да, быстро стемнело.
Для Киры, за несколько часов проведённых вместе в одном доме, острота от нахождения её наедине с Сергеем постепенно смягчилась, уступила ровному, но твёрдому чувству, что так и должно только быть, другое невозможно, не нужно. За простыми, общими занятиями, она увидела своё счастье. Если бы только...
Свет в доме был погашен, гостиная же освещалась лишь небольшим ночником у кресла-качалки, да тлеющими головешками в печи. Кира и Сергей сидели по разным сторонам дивана. Пауза.
Сергей, отстукивая по подлокотнику какой-то медленный рваный ритм, смотрел то в тёмное окно, то на пытающуюся в полумраке вязать Киру.
– Ехать пора, – произнёс он. Кира оторвалась от вязания:
– Вас ждут?
– Да. Мама.
– Мама, да, конечно... Я только пару-тройку рядов закончу.
Спицы в её руках вовсе перестали шевелиться. Сергей заметил это:
– Не торопитесь, надо ещё, чтобы печка прогорела.
Неожиданно резко Кира поднялась. Клубок шерсти упал на пол и покатился, разматываясь, к розетке с дровами. Кира, едва ли не бегом, устремилась за ним, наклонилась и... Она выбрала берёзовое полено, открыла им чугунную щеколду и ловко бросила его в груду углей. Всё, сделано, часа полтора она отвоевала. Но мало, как мало...
Кира сникла, заложила руки за спину, ладонями прикасаясь к тёплой кирпичной стене, с отчаянной безнадёжностью смотрела в сторону Сергея, но мимо его лица.