– Кира, погоди! – Остановил, держа за мех рукава. Шедшие сзади стали недовольно обтекать препятствие с обеих сторон.
– Что тебе, Фёдор? – Кира повернулась к нему лицом. Она выглядела утомлённой.
– Поговорить бы...
– Говорили уже... Я устала.
– Тогда подвези немного.
Кира вздохнула: «Не отвяжется», – и молча пошла к своей микролитражке. Фёдор увязался за ней.
Кира медленно вела машину в тесном вечернем потоке по плохо убранным улицам. Маленькую японку то водило по снежной каше, то несло при торможении, то держало на старте. Кира нервничала.
– Плавней тормози, бери вправо, письни омывайкой... – доставал её своими советами Фёдор.
– Письни... Слушай, инструктор, ты хотел поговорить, а ещё лучше бы помолчать. Ведь всё сказано и ничего другого ты от меня не услышишь. Мы расстаёмся.
– Я не понимаю...
– Что тут понимать? Два года были ошибкой. Моей. Не срослось, не слюбилось. Лучше сейчас исправить, чем ждать... тридцать лет. Это так... тезисно.
– Ты мне голову не морочь. Не срослось... Сросталось. Мы как семья жили. Планы строили, помнишь? Участок хотели прикупить, тот, напротив вашего, чтобы рядом с родителями, с тестем, с тёщей. Правда, я слышал его какой-то хмырь уже оттяпал. Ничего, придумал бы я что-нибудь... А ещё ребёнка хотели...
– Хватит! Кончено! Попридержи язык! – Кира резко нажала на тормоз. Сзади недовольно засигналили, в ответ она включила аварийку.
– А что так не вежливо? Вежливо меня в санаторий грёбанный отправляла, нянькой... А сама... Мужичка что ли нашла? А-га! В театр вместе ходить будете, книжки вслух читать, руки с мылом мыть... А про прицеп твой он знает? А про меня?
– Сволочь ты...
– Не сволочись, детка...Я ж его, как клопа, без сожаления... А ты, прибежишь... Я вашу семейную породу давно раскусил... Поехали, я тороплюсь...
Почему Кира поехала к общежитию этого подонка, она сама не знала. Ей нездоровилось, мутило. «А, поняла... Вещи свои заберу, чтобы девкам не раздаривал».
Кира вслед за Фёдором поднялась по выщербленным бетонным ступеням. Он не придержал дверь и не пропустил Киру вперёд себя, отчего створка с битыми стёклами больно ударила её деревянной перемычкой в выставленный локоть. Сразу же из полутёмного вестибюля пахнуло жареной рыбой и мочой. Кира стала дышать через раз и в шарфик, пока Фёдор тыкал пальцем в пластмассовую кнопку вызова лифта. Кнопка была деформирована огнём зажигалки подрастающего поколения и плохо нажималась. Наконец, двери лифта открылись, и, к сожалению, надо было войти внутрь кабины. Кира забилась в самый угол, с отвращением прижимаясь к заплёванным надписям на стенах, но это было всё-таки лучше, чем касаться Фёдора. Лифт полз и грохотал, Кира, прикрыв глаза, неслышно читала стихи.
…Он навалился на неё сразу, как только они вошли в перегороженную двумя шкафами комнату. И раньше такое бывало, но тогда ей казалось это донельзя романтичным. Сейчас отвратительным. У Киры помутнело в глазах, её затрясло и стошнило.
5
Припарковать автомобиль вечером возле дома – проблема. Зима уменьшает шансы найти свободное место в обратной зависимости от количества выпавшего снега. Величиной усилий дворников, в основном, теплолюбивых иностранных граждан, можно пренебречь, как ничтожно малой.
Но Кире повезло: она увидела отъезжающий от соседней парадной седан и без колебаний поставила свою машинку на его просторное место.
«Замечательно. А то у меня нет ни настроения, ни здоровья крутиться вокруг дома. Скорее бы в ванну, сбросить с себя всё, смыть, смыть мерзкий запах этой скотины, его кровь и кожу с расцарапанной морды, а за одно, и память двух лет... Необходимо собраться. Незачем матери видеть меня в таком состоянии. Я сильная, я смогу... Уже могу».
… Наталии показалось, что раздался звук входной двери, потом какое-то шуршание, потом всё стихло.
– Кира, это ты?
Молчание.
Наталия оторвалась от плиты, уменьшила под кипящими кастрюлями язычки синего пламени и, вытирая руки об фартук, вышла в прихожую. Там на полу лежала брошенная, с вывернутыми рукавами, шуба дочери, её сумочка висела на ручке двери. Шапки было не видно, зато тапочки остались не тронутыми. Наталия всё прибрала и подошла к дверям ванной комнаты, за которыми слышался шум душа и какой-то сдавленно-рыгающий стон.