16
Алёша попросил на ужин блинчиков, Кира его поддержала и Наталия стала возиться на кухне с тестом. Все необходимые ингредиенты уже были положены в большую эмалированную миску: над гладью молока словно остров, возвышался мучной конус, вокруг которого плавали желтки разбитых яиц; щепотки соли и сахара, намокая, постепенно опускались на дно; хорошо была видна отдельная лужа растительного масла – оставалось только всё перемешать до нужной консистенции и... на огонь. Наталия, стуча ложкой по стенкам миски, приступила к процессу.
Неожиданно, то ли с улицы, то ли нет, донёсся короткий резкий звук. Наташа выглянула в гостиную: там Алёша увлечённо смотрел по телевизору какую-то погоню, с ржанием лошадей и пальбой. Она успокоенно вновь завертела ложкой. Но, когда на фоне рекламы кошачьего корма опять послышался... ну, точно, выстрел, Наталия, оставив стряпню, вышла на крыльцо дома.
– Ты тоже слышала?
Кира появилась чуть позже. Она накинула на плечи матери, одетую а-ля дача – старенькие полуспортивные брюки, свитерок под горлышко, неизменный фартук – захваченную шаль, встала рядом.
– По-моему, где-то в лесу. Совсем близко, –ответила Наталия. Она кивнула на припаркованную возле самого угла участка машину мужа.
– Сорок минут, как приехал, но в дом ещё не заходил. Ты видела отца?
– Видела, издалека... Он к Сергею пошёл... зачем-то.
Женщины переглянулись. При муже и отце они обе никогда не произносили вслух имя «Сергей»: Наталия зная болезненную реакцию Александра и последующее недельное восстановление status quo; для Киры ещё пять месяцев назад оно означало аморальность, было противно, мать жалко, а отца тем более. И чтобы Александр после разлада с женой первым пошёл на контакт...
– Что-то как-то...
Из темноты проявилась рослая фигура, и раздался бодрый, немного пьяный голос Александра:
– Встречайте гостя!
Он, очевидно, имел ввиду себя, потому что с ним никого не было. Прихрамывая, Александр приблизился к дому, остановился у крыльца и, поставив ногу сразу на вторую ступеньку, небрежно бросил на землю дорожную сумку. На этом вся его бойкая уверенность иссякла, потому что жена и дочь, стоя плечо к плечу, невольно загораживали проход в дом, и он... и он не знал, как поступить. А Наташа и Кира, каждая из них пыталась украдкой взглянуть в сторону двух маленьких освещённых окон, там, через дорогу и, лишь когда в них замелькали какие-то тени, одновременно сказали:
– Здравствуй папа! Здравствуй, Саша!
Наталия, больше ничего не говоря, сразу ушла в дом, а Кира спустилась вниз и поцеловала наклонившегося к ней отца в небритую щёку.
– Что с ногой? – обеспокоилась она.
Александр только махнул рукой.
– Тогда проходи скорее, будем ужинать. Алёшка тебя заждался.
Она взяла отцовскую сумку и, оставшись одна под неяркой лампочкой крыльца, боязливо оглядела подступившую темень.
– Неспокойно...
Внезапно, лампочка засветила нестерпимо белым светом, но в то же мгновение лопнула, погасла и осыпала присевшую Киру осколками стекла. Она запаниковала, бросилась по ступеням вверх, захлопнула за собой дверь и, ужасаясь от мысли, что кто-то сейчас будет ломиться с улицы, накидывала и промахивалась, и снова накидывала крючок входной двери, не понимая, что ей мешает сумка в руках.
Наконец, Кире удалось справиться и с крючком, и со своими нервами. Сидя на холодном полу и всё ещё дрожащим голосом она прошептала:
– Будет вечер тёмным,
Будет ветер сильным,
А любовь недолгой,
А печаль...
Не договорив, она глубоко вдохнула, с шумом выдохнула, поднялась и поспешила на голоса в общей комнате.
…Наталия ловко перевернула на горячей сковороде очередной блин, который довольно зашипел и стал поджариваться, немного подрагивая своими краями от лопающихся пузырьков масла. Несколько готовых его собратьев, с двухсторонней расцветкой массайского жирафа, уже томились, сложенные стопочкой на широкой тарелочке.