– Может...
– Не может! – Наталия, срывая голос, выкрикнула эти слова, но продолжила более ровно. – Твой отец... очень хороший человек и сделал всё возможное, чтобы поднять на ноги и тебя, и твоего сына. Сама это знаешь. Тебе не в чем упрекнуть отца, а мне – и его, и... себя.
– Да, но...
– То, что произошло?...–Наташа опустила глаза, откинулась на спинку стула и, как бы сама себе, ответила:
– Это закономерно и могло бы стать трагедией, случись гораздо раньше. А сейчас... Сейчас страха нет и мне всё равно, что дальше мы будем без него, я просто говорю ему «спасибо» и прощаю.
Щемящее чувство расставания с главной частью прожитой жизни, с пролетевшими, будто стая стрижей, тремя – нет, больше! – десятками лет, охватило Наталию. Воспоминания, непоследовательной вереницей, то важные, то совсем незначительные всплывали, сопровождаемые отголосками прошлых эмоций, и одинаково исчезали, оставляя лишь короткое сожаление, что ни повторить, ни догнать... невозможно.
Но разве завтра не наступит, и всё, что могло случиться с ней, уже случилось? Или её любовь уже никому не нужна? Даже Сергею? Нужна, конечно нужна. Но как поделить её?
Стоп, стоп, стоп! Что-то привычное, неправильное, сопровождавшее её по жизни, но с облегчением оставленное, вдруг бумерангом вернулось. Дочь абсолютно права – это будет ужасно: встречи, с негласного согласия... Киры, словно отступные за иллюзию благополучия; запреты, возложенные на себя, как дань от собственного одиночества; неминуемая расплата за подмену искренних чувств на их суррогаты. Недопустимо, немыслимо.
Наталия в задумчивости водила пальцем по узорам скатерти.
Да, все они, движимые самыми честными намерениями в отношении родных людей: и Наташа в беспокойстве своём о Кире с Алёшей; и Кира в нежелании мешать соединению Наталии и Сергея; и Сергей, наоборот, в желании плюнуть на себя и спасти Наташу – оказались в патовой ситуации. Где же выход из неё?
– Мама! Очнись же! Пожар!
20
В окружающей темноте горящая баня выглядела сюрреалистическим реквизитом какого-то сумасшедшего спектакля. Огнём был охвачен предбанник, стёкла единственного окна которого большей частью лопнули и вывалились из сгоревшей фрамуги, а жалкие остатки входной двери едва держались на петлях, открывая в проёме сплошную огненную стену. Она рвалась вверх, на крышу, выжигая кровлю, выжигая обнажённые балки и стропила, готовых обрушиться в любой момент. Жутким фейерверком пожар выстреливал в ночное небо снопы искр, головешки падали на размягчённую жаром землю. А ветер, дополняя общее безумство, с глухим свистом носил по участку дым и черные хлопья пепла, клонил пламя к соседним постройкам.
Лишь небольшая часть бани оставалась относительно целой, но что происходило там, внутри, было неизвестно.
Наталия и Кира, выбежав на крыльцо, не могли поверить в реальность происходящего. Они искали глазами Алёшу, будучи абсолютно уверенными, что он вне опасности, что Александр успел вывести мальчика. Но ни того, ни другого не было видно, и на истошные крики женщин никто не отзывался.
Вдруг Кира вся замерла, кровь отхлынула от её лица, даже в сполохах огня, оно сделалось белым, глаза остановились на горящей двери.
– Алёша! – прошептали губы, и Кира рванулась к проёму.
Она бежала, бежала, пока не наткнулась на стену жара, остановилась, не замечая, как огонь запалил на ней одежду, на секунду, чтобы в следующее мгновение войти в ад, и найти и спасти из него своего ребёнка.
Этого последнего мгновения хватило Наталии, чтобы обхватить дочь руками, слиться с ней, задержать.
– Стой! Стой! Дура! – и тут же. – Доченька, родная, не надо!
Она стала оттаскивать, отчаянно пытающуюся вырваться, Киру подальше от пекла, но споткнулась и они повалились на землю. Наталия выбралась из под внезапно переставшей сопротивляться дочери и, стоя на коленях, лихорадочно рвала и срывала с неё горящую безрукавку. Молодая женщина неожиданно дернулась всем телом, напряглась, гримаса страха и муки исказила её лицо. Она завозила руками, сначала по прошлогодней траве, потом по своему телу, стараясь что-то нащупать внизу живота, подогнула ноги, выше, и, зажав ими свои ладони, перевернулась на бок. Кира успела сказать: «Мама, больно...» – вся обмякла и осталась лежать без движения.