Боцман. Что такое? (Нелепо повторил боцман свою обычную присказку и развел руками.) И как же вы, Палыч?
Капитан. Я? А что я? Услышала моя сто сорока килограммовая любовь — приехала, разогнала всех невест, и стали жить поживать и добра наживать, как говорится.
Боцман. А море как же? А рейсы долгие? А что такое — она же говорила…
Капитан. Я тоже спросил. А она отвечает: то ведь я любовница была, а теперь — жена…
Боцман. Вот это да.
Капитан. Да. Это ведь для женщины разные ситуации. Разные силы. И разные резервы. Понимаешь. А рассчитывать силы близких — ох, какая наука. У тебя, от твоих неудач и заскоков может второе дыхание открывается, крылышки прорастают — теперь, дескать, получится! Теперь смогу! — а у них, у близких и родных, только руки опускаются. Вот. Сам теперь знаешь, как женам трудно. Твоя-то…
Боцман. А что такое? Ну, почему вы думаете, что она плохая, что она непорядочная?
Капитан. А кто говорит? Я и не думаю.
Боцман. Правда? Правда, Александр Павлович?! Палыч — вы человек! Вы глаза мне открыли. Я теперь понял: она мне последнее предупреждение делает, чтобы я все продумал и не оставлял ее больше?!
Капитан. Ну, увидишь — спросишь. Если не сопьешься за эти несколько суток до прихода.
Боцман. Я?! Мне не наливать больше, Палыч. Все! И завтра с утра — в работу! А что такое? Сколько нам идти осталось — пустяк. Я — выдержу. Только меня, пожалуйста, в первый же день по приходу — отпустите. Мне очень надо. Я успею. А что такое…
Капитан. Ладно-ладно. Давай, кофейку попьем. Удивил ты меня. Тебе сколько лет? Тебе же тридцать шесть, если не ошибаюсь. Ты что, никогда жене не изменял, что ли?
Боцман. Никогда. Она у меня единственная.
Капитан. Ты даешь. Тебе лечиться надо. От идеализации излишней. Так нельзя. Жизнь — штука жесткая. Она расслабленности не прощает.
Боцман. Как лечиться? Изменять, что ли? Так я не хочу. Мне только она нравится.
Капитан. Ты не изменяй. Но — вильни хвостом. Чтобы она заволновалась. Левак укрепляет семью. Слышал такую мудрость? Крутани разок — сразу и увидишь свою благоверную в истинном свете. Какая она есть. А тебя будто солнцем затмило. Ты и сам на мир смотреть перестал.
Боцман. Она сразу догадается, если я только посмотрю на сторону.
Капитан. И хорошо. И пусть догадается. Ты даже в наглую. А домой ночью возвращаешься — чесночину в зубы. Пусть у нее мозги набекрень съедут. Вроде ты и от женщины, но запах чеснока — какая женщина может быть? Алиби!
Боцман. Что такое? Разве можно? Разве так бывает? А вы? У вас?..
Капитан. А что у меня? И меня моя милая с моря выжать хотела, письма в местком писала. Что, мол, дома не бываю, семьей не занимаюсь… Лучше, говорит, я тебя каждый день из милиции забирать буду, чем на полгода из дома в море отпущу…
Боцман. Вы же говорили, что она изменилась?!
Капитан. Так не сразу. Сразу — это агитка только. Знаешь такое слово? Сколько мужиков хороших на этих агитках свои судьбы ломали. А жизнь долгая. Не такое бывало…
Боцман. Да ну?
Капитан. Вот тебе и «да ну». Война была. С полной стратегией и тактикой. Но, правильно говорят, бабий ум — короткий, где им против нас. Они слишком серьезно гребут, а жизнь ведь — улыбку любит… Я домой возвращаюсь. Поздновато, правда. Чесночину загрыз для исключения лишних вопросов. Звоню. Моя — будто за дверью ждала — сразу открыла. Я насторожился. Молчит. Подозрительно! Я на кухню. Борща налил. Молчит. В коридор вышла. А у меня в прихожей зеркало висит — аккурат входную дверь с моего места на кухне видно. Смотрю — дверь открывается. Без звонка! Милиционер входит. Участковый. И моя его ведет: «Сюда, — говорит, — вот он…» — На меня показывает. Только я-то не стал дожидаться, пока они из прихожей двигались. Тарелку с борщом себе на голову надел, благо — холодный, и жду реакции. Она — слов нет. С открытым ртом стоит. Участковый спрашивает: кто это тебе? — Она! — отвечаю. — Ну, — говорит, — вы тут без меня разбирайтесь… — И ушел…
Боцман. А что такое, как же после этого?
Капитан. Что как?