Витя (поет):
Капитан. Сам сочинил?
Витя. Сочиняю.
Капитан. А не сочиняя, что помнишь из той жизни?
Витя. Все помню. Дочь пятилетнюю. Я ей джинсовый костюмчик из рейса привез, одели — загляденье. Я ей одежек накупил тогда, в Гибралтаре, на три года вперед. Платьица, курточки, туфельки всякие.
Капитан. А жене?
Витя. Жену я, как-то, не баловал. Дурак был.
Капитан. Дурак.
Витя. А на доченьку я надышаться не мог. Сколько лет ей теперь?
Капитан. Дочь тебя сегодня только по фотографиям помнит. А жене — сколько?
Витя. Чего сколько? Чего о ней сейчас? Жена — женщина. Не пропадет.
Капитан. Не пропадет. А слез сколько проплачет? Ночей одиноких? Праздников — взаперти от людей, потому что никому на глаза показываться не хочется? Чем это вернешь или оправдаешь? На коленях молить будешь, руки целовать?
Витя. Еще чего? Чего оправдываться? Я же не виноват. Работа такая — в море уходить. Она знала. Мужик должен зарабатывать, чтобы семью кормить и планы счастливые строить. А теперь, после стольких лет, мне — куда возвращаться? Зачем? Деньги получают от меня, и хорошо.
Капитан. Деньги? Так понимаешь? А кроме зарплаты — любовь нужна. Если была в доме любовь — помнят они тебя. Обе. И обе тебя, дурака, ждут.
Витя. В этом я себя не обнадеживаю. Чего душу травить?
Капитан. Не веришь, значит?
Витя. А я теперь никому не верю. Обманули нас. Кинули. Меня, тебя, тысячи. Никому не хочу верить. И жене моей лучше не знать, что я в клетке. Лучше бы ей кого-то другого найти и пожить счастливо, без моря и горя.
Капитан. Ты же всегда говорил, что любишь? Любил?
Витя. Улыбалась. Ромашки любила. Мы с ней на велосипедах на луга за речное раздолье поехали. А там — море ромашек. Ночевать остались. Костер развели. Всю ночь песни пели. Целовались и пели. Так хорошо было. Плохого о ней не думаю, а счастья — желаю. А какое оно — счастье — со мной? Мы с тобой уже лет пятнадцать по океанам мечемся, капитан. Или меньше? Или больше? Со счета сбились. В Индийском, на тунца и акул, с корейцами. Под Антарктидой, на криле и морском звере, с японцами и поляками. На селедке, под Канадой и под Исландией. Почему мы домой не могли возвратиться? Боялись? Боимся? Чего? (Подходит Шпринг.) Тебе чего, Шпринг?
Шпринг. Давай в шарик играть! Кто проиграет, тому на акулу прыгать.
Витя. Утром поиграем.
Шпринг. Утром я должен сказать главному, кто проиграл.
Витя. Ты и проиграешь. Тебе и прыгать.
Шпринг. Я с прошлой жизнью здесь связан. Мне прыгать нельзя. Давай играть.
Витя. Ты видишь, разговор у нас. Позже придешь. Говори, капитан.
Капитан. Сам знаешь. Паспортов у нас нет. Продали нас вместе с траулерами и сетями, а паспорта, чтобы мы не сбежали, где-то в офисах фирм и компаний лежат, в сейфах, как денежные гарантии рыболовного бизнеса.
Витя. Другие вернулись, нашли способ?!
Капитан. У нас обязательства по контракту. Условия надо соблюдать.
Витя. Дисциплинированный. А они соблюдают? Мы сейчас на кого работаем? На страну или на хозяина? Где наши контракты и где наша смена? Ты знаешь? Говоришь — Миша нас теперь выкупит и домой отправит? А кому я там нужен без работы?
Капитан. Я Мише верю.
Витя. Странный ты, капитан. Мише — веришь. Стране — веришь. Партии — веришь, само собой. А знал ты, когда из Новороссийска уходили, что кем-то так было задумано, и что будем мы сегодня сидеть в этой плавучей африканской тюрьме? Каждый в своей клетке? Ждать африканской казни, может быть. С барабаном и плясками? Видишь, костры на берегу?! Даже Шпринг на нас ставки делает, и свой выбор назначить хочет. (На фоне звездного неба и темной береговой стены — огни ярких костров.) Это тоже контрактом прописано? Да или нет?
Капитан. Кто же знал? Была империя…
Витя. Империя была? ЭССесерия, да! История африканская. А может — российская? Может, не паспорта наши в залог положили, а нас с тобой — чей-то капитал отрабатывать. Чей?