Весть о гибели Сидашева принес Рамазанов. Он стоял на посту и это случилось у него на глазах… Старшина быстро полз, волоча за собой знакомый матрасный мешок. Мина разорвалась рядом. Когда облачко, поднятое взметнувшимся кверху фонтанчиком земли, рассеялось, Сидашев уже был недвижим…
Рамазанов поспешил в подвал.
— Там, наверху… Сидашева… — проговорил запыхавшийся Рамазанов. — Насовсем…
В наступившей тишине раздался голос Павлова:
— Партийный билет надо взять… И планшетку срезать… Пойдете, — Павлов поискал глазами, — Александров и Шаповалов… Да смотрите, поаккуратней там, — хмуро добавил он.
Когда стемнело и стрельба немного поутихла, Александров с Шаповаловым поползли. Старшина лежал, уткнувшись лицом в землю… Они бережно повернули его, срезали, висевшую на ремне планшетку с документами. Из внутреннего кармана гимнастерки вынули завернутый в черную клеенку партийный билет.
После гибели Сидашев а за продуктами ходили смельчаки-добровольцы. Но теперь еда появлялась с перебоями. Так продолжалось до тех пор, пока от мельницы к дому но прорыли ход сообщения. Тогда обеды и ужины из батальонной кухни стали приносить в термосах.
А пока что — выручала пшеница, та самая, которую Наташа и Янина, девушки из первого подвала, натаскали с мельницы.
Да еще выручали тыквы. Их было тонн пять, и все их взяли на строгий учет. И ввели порядок: небольшая семья получает тыкву в день. Семья побольше — две штуки. Этих овощей хватило почти на все время. Из них варили вкусную и сытную кашу, и это было немалым подспорьем.
Потом к тыквенной каше пристрастились и защитники дома. Таким блюдом стал угощать автоматчик Шкуратов — он возложил на себя дополнительные обязанности шеф-повара. Впрочем, ему и карты в руки. Ведь до войны он работал в ресторане, так что теперь тряхнул стариной. Он, видно, и впрямь знал дело: даже из скудного ассортимента, который вмещал сидашевский матрасный чехол, Шкуратов ухитрялся готовить затейливые блюда.
Но однажды шеф опростоволосился. Началось с того, что в каком-то заброшенном шкафу на третьем этаже он нашел чудом уцелевшие две пачки концентратов клюквенного киселя. Подходящий случай накормить товарищей! Да вот беда — на два десятка порций двух пачек маловато. Шкуратов решил добавить в кастрюлю крахмал — его он тоже нашел где-то на кухне. Кисель варился на редкость долго, но никак не густел. А тут началась очередная перестрелка, и повар, отставив кастрюлю с плиты, поспешил к своей огневой точке.
Когда боевая тревога окончилась, Шкуратов пригласил товарищей отведать киселя. Кто-то с маху налил себе полкотелка, но есть не стал — невкусно. Еще кто-то поднес ложку ко рту — скорчил гримасу. И так все. Удивленный Шкуратов попробовал свою стряпню и убедился, что кисель в рот взять нельзя. Огорченный, он долго не мог догадаться, в чем же дело. Только потом выяснилось: вместо крахмала он подсыпал в кастрюлю мыльный порошок…
Сильно пошатнулась после этого случая репутация шеф-повара. Шкуратов восстановил ее лишь потом, когда случайно нашли муку и масло.
К всеобщему удовольствию, на сей раз Шкуратов пек самые настоящие, отменно вкусные блины, и бойцы простили ему старый грех.
Есть на Волге утес…
Тогда вместе с пополнением, которое отправилось в захваченный Павловым дом, связист Файзуллин потянул провод, комбат, оставшийся на мельнице, ни на шаг не отходил от телефонной трубки. Он, что говорится, не находил себе места, пока наконец не раздался долгожданный голос: «Я — „Маяк“!» И хоть телефон тут же умолк, но все равно — от сердца отлегло. Добрались ребята!
И Жуков решил, не мешкая, сам поползти в этот зеленый дом.
Занималась утренняя заря. Обстрел вроде стал потише. Самое время… Выбравшись из мельницы, он, словно невзначай, бросил неотступно следовавшему за ним связному Формусатову:
— Я поползу, а ты оставайся да поглядывай…
— Не-е, товарищ капитан. И я с вами… — протянул связной. Жуков только улыбнулся, — возражать было бесполезно. Он хорошо изучил этого парня и знал, что никакая сила не заставит Формусатова отпустить своего комбата одного.