— Я, эта, тоже помочь приехал, — ответил великан. — Можно я всет-ки подойду, а? Я ж тож беспокоюсь, что с ими.
Джон Грейнджер медленно отошел, продолжая держать великана на прицеле, и вскоре тот смог обойти дом и заглянуть в гостиную. А потом, увидев лежащего без движения Джеймса, великан начал плакать, и так горько, что Джон ему поверил — он видел, как плачут над павшими товарищами, закусывая кулак, и был уверен, что это невозможно сыграть.
— Подождите здесь, — велел Джон Грейнджер и поднялся по лестнице, прижимаясь к стене. Первая комната была пуста, Джон поводил по углам лучом фонарика, следуя за ним дулом пистолета, как в молодости. Во второй комнате была детская — и там Джон увидел лежащую без движения Лили, кучу черного тряпья рядом с ней и сидящего в своей кроватке Гарри, на лбу которого алела зигзагообразная рана.
— Иди-ка сюда, малыш, — как можно спокойнее сказал Джон и взял ребенка на руки. — Ты еще помнишь дядю Джона?
Джону Грейнджеру было больно, как не было больно уже почти пятнадцать лет, с тех пор как его группа входила в Кратер, теряя людей в городских боях и повсеместно натыкаясь на трупы гражданских, которыми город усеяла охватившая его анархия. Точно так же, как здесь, на острове, дома в Кратере выглядели мирно, в комнатах была мебель, в кухнях — посуда и утварь, и вид одинокой чашки на столе в опустевшем навсегда жилище бил под сердце как пуля. И так же, как тогда, Джон сейчас должен был держаться, сохранять ясную голову и делать свою работу.
Пульса на шее Лили не было, Джеймс, над телом которого все еще стоял великан, тоже был мертв, и Джон молча, в сердце своем пообещал павшим, что позаботится об их сыне.
Великана звали Рубеус Хагрид: увидев маленького Гарри на руках Джона Грейнджера, Хагрид сначала воззрился на них обоих, словно на призраков, а потом кинулся вверх по лестнице, ворвался в детскую и вернулся оттуда, потрясая черным тряпьем.
— Вы, я чай, не понимаете даж, что вы тут увидели, — провозгласил Хагрид. — Этот, сами-знаете-кто, за ребенком же сюда приходил. И вот теперь его нет! Его больше нет, Джон!
Ничего больше от Хагрида не удалось добиться — сами-знаете-кто сделал сами-знаете-что, а потом с ним случилось никто-не-знает-что, но завтра приедет Дамблдор и все объяснит. Напоследок Хагрид протянул руки к Гарри, словно доктор Грейнджер просто проходил мимо и вызвался подержать ребенка, и очень удивился, встретив решительный отпор.
— Вы хороший человек, Рубеус, — сказал доктор Грейнджер, а про себя добавил «хотя и не совсем в здравом уме», — но я обещал своим соседям позаботиться о их сыне, и я это сделаю. У меня самого растет маленькая дочка — у вас, Рубеус, есть дети?
— Дак я это, холостой, — признал Хагрид. — Но Дамблдор приедет и все уладит.
— Я не знаком с мистером Дамблдором и не могу ему доверять, как и любому незнакомому человеку, — холодно сказал Джон Грейнджер, и Хагрид такому ответу очень удивился. — Но, если ему будет угодно, я готов принять его и выслушать.
Взгляд Джона Грейнджера напомнил Хагриду о том, как только что он стоял под прицелом пистолета, и Хагрид решил не спорить со специалистом, только предложил подбросить его на своем летающем мотоцикле до дома, чем еще раз подтвердил мнение доктора о нем как о человеке невеликого ума — бросать лодку около острова, а потом ехать на соседской лодке буксировать ее обратно к дому доктору было совсем ни к чему.
Гарри тем временем мирно уснул на руках доктора Грейнджера и так и прибыл в его дом, где рана на лбу наконец была промыта и обработана, из-за чего Гарри поднял крик и не унимался, пока не поужинал — ему-то, конечно, повезло, что ужин был уже готов, а вот Мэри Грейнджер пришлось варить кашу заново, и маленькая щекастенькая Гермиона тем временем сидела в высоком стульчике и дулась, потому что ужинать она привыкла в одно и то же время, и вообще, ужин должен получать тот, кому он предназначен, а не тот, кто громче всех вопит!
Джон Грейнджер прихватил с собой из разрушенного дома семейный альбом Поттеров, думая сначала, что альбом пригодится для того, чтобы когда-нибудь, через несколько лет, Гарри смог увидеть фотографии своих родителей, но альбом пригодился ему немедленно: люди на фотографиях в альбоме двигались, махали руками смотрящему, словно узнавая его, а также летали на метлах, наряжали елку и зажигали свечи с помощью заклятий и даже исчезали из одного угла фотографии и появлялись в другом.