— Ты зря думаешь, Драко, что, когда Вольдеморт вернется, дело будет только в том, что наши семьи будут враждовать друг с другом, — серьезно сказала Гермиона. — Когда Вольдеморт вернется, и в твою, и в нашу семью придет война. Ты об этом подумай и реши, нужно тебе это возвращение или нет.
— Послать бы матом войну прокляту, хоть плачь-ори — ты только маме, что я воюю, не говори, — напел Гарри, он несколько раз сидел у костра и с сослуживцами Сириуса, и с сослуживцами Джона Грейнджера, и многое уже понял. — У тебя ведь, Драко, еще и мама есть, о ней хоть подумай.
XI
Как ни был прекрасен заснеженный Хогвартс и его украшенный к праздникам Большой Зал, Гарри и Гермиона на Рождество уехали домой — к той елке, с которой маленький Гарри снял для Гермионы ангела своей стихийной магией, к дому на острове, который Джон Грейнджер каждый год украшал цветными лампочками, и в рождественскую ночь дом на острове светился яркими огоньками, словно и туда пришел праздник для дорогих всем ушедших душ. Гарри и Гермиона писали домой каждую неделю, но все равно жалели о том, что родители Гермионы стареют без них, и Гарри уже собирался лететь в Косой переулок или даже в Лютный, лишь бы достать для Гермионы сквозное зеркало, на этот раз для связи с домом — со своими зеркальцами они бы расстаться не смогли, но вдруг где-то найдется и еще одно такое же?
Месяцы, проведенные поврозь, разделяют людей — если Джон и Мэри Грейнджеры за четыре месяца не изменились, то для Гарри и Гермионы за это время изменилось многое: Хогвартс уже давно привык к тому, что Гермиона сидит у Гарри на коленях, что вечером они целуются в коридорах, многие студенты, а то и некоторые преподаватели уже их заочно поженили, и никого не удивляло, когда, например, в конце квиддичной тренировки они спрыгивали с метел и Гермиона мягко целовала Гарри в губы, словно она соскучилась, пусть даже и летали они всегда друг за другом. А из дома они уехали четыре месяца назад на той стадии, когда они еще краснели от случайных прикосновений и не могли взглянуть друг на друга за ужином, если за полчаса до этого целовались в лесу. В письмах они писали про все на свете: про Снейпа, квиддич и полеты на метлах, про Хагрида и цербера на четвертом этаже, но только не про них двоих, даже про вылазку в Хогсмид они и словом не обмолвились, она же была нелегальная.
Гарри иногда казалось, что было бы проще, если бы они с Гермионой познакомились в поезде, а теперь Гермиона привезла бы его знакомиться с ее родителями и сразу представила как мальчика, с которым она встречается. А сейчас ситуацию было и не описать словами, слово «встречаться» применительно к ним было абсурдным, они вообще-то десять лет жили вместе до того, как уехать в Хогвартс. И за эти десять лет все менялось так медленно, что даже трудно было вспомнить, в какой месяц с ними случилось то, что со многими парами случается в первый день знакомства. У них все было наоборот: Гарри любил Гермиону всегда, сколько он себя помнил, он постепенно осознавал свое чувство, сначала просто зная детским сердцем, что рядом с Гермионой он счастлив, и, когда она радуется, он радуется тоже. Потом, когда Гермиона собиралась пойти в школу без него, Гарри как-то понял, что он хочет прожить рядом с Гермионой всю жизнь и никогда с ней не разлучаться — наверно, он уже понимал, что для этого люди женятся, и он тоже женится на Гермионе, когда они станут взрослыми, потому что иначе и быть не может. А вот то, что он в Гермиону влюблен, Гарри понял только в год перед отъездом в Хогвартс, тогда между ними пробежала искра, из-за которой уже привычные объятия стали особенно желанными и сладкими, перед этой сладостью они робели, и Гарри смотрел на губы Гермионы, когда она что-нибудь говорила, и с замиранием сердца чувствовал, что он хочет эти губы целовать, чувствовать ее дыхание, погрузиться как в сон в глубокий сладкий поцелуй.
Гарри никогда не называл родителей Гермионы папой и мамой, хотя своих родителей он не помнил; в первых классах маггловской школы некоторые учителя думали, что Гермиона его названая сестра, но дома никто никогда так не говорил. Но что он должен сказать родителям Гермионы сейчас, Гарри не знал, хотя и хорошо понимал, что все давно не так, как было летом. Должен ли он сказать родителям Гермионы, что Гермиона теперь его девушка? Или нужно уже говорить всю правду и попросить ее руки? Или не говорить ничего, просто утром, спустившись к завтраку, поцеловать Гермиону в губы, как он делал всегда в гриффиндорской гостиной, встречая ее с утра, и все будет понятно без слов?