Ера как-то сипло подхихикнула, и в глазах ее блеснула ненависть. Нико слушал молча, хотя предмет разговора его нисколько не занимал: он просто ждал, что последует за этим введением.
— Но до сих пор еще сносно было. Зато теперь, душа моя, чего только не творят люди против нас! Дочкиному счастью завидуют все подряд, всем нам завидуют. Даже собственная невестка и та помирает от зависти! Не может снести, что вот она трудится, бьется, а другая во дворце блаженствовать будет. Видали — это своя кровь, так чего же от чужих-то ждать? Ну, не дрянь ли народ? Нет чтобы порадоваться, добра пожелать, из-за каждой тряпки завидки берут!
— Что поделаешь, таковы люди.
Нико просто хотел ее успокоить, но вдруг его осенила мысль, он-то хочет снискать приязнь тежаков именно своей женитьбой, а послушать Еру — довольно странно выглядит эта самая приязнь! И внезапно ему стало ясно, что люди и не могут не завидовать Катице, в конце концов каждая тежацкая девушка вправе подумать: почему выбрали Катицу, а не ее?
— В воскресенье, душа моя, вернулась дочка с вечерней службы, плачет. Что с тобой, спрашиваю, а она знай слезами заливается, как малое дитя. Что же оказывается? После службы девки вцепились в нее, как осы. Зоде, это та, которая всяких тряпок себе накупила, так и накинулась на мою бедняжку: что тебе твой жених подарил, коли он такой знаменитый? Покажи-ка: цепочку, серьги? Вон Иосе своей Анке брильянт купил, а у тебя есть брильянт? Или твой-то только так вокруг тебя вертится, пока не надоест? Уж так плакала моя бедняжечка, еле я ее успокоила. Чего плачешь, глупая, неужто думаешь, не может он тебе подарить какую-нибудь цепочку или там сережки?
Нико покраснел, стыдно ему, что он и впрямь забыл сделать Катице жениховский подарок. Правда, он никогда не считал этот обычай обязательным и думал, что Катице довольно его любви, как ему вполне хватает ее любви. Горько ему, что Катица плакала из-за подобной ерунды. И он решил приложить все силы, чтоб выбить из ее головы всякую суетность и тщеславие.
— Мне, право, не пришла на ум эта формальность, — несколько принужденно улыбнулся он. — Занят я был очень… Могла ведь и напомнить.
— Вот и я то же сказала! — Глаза Еры блеснули от того, что она так легко добилась своего, а пожалуй, и от жадности.
Этот блеск был неприятен Нико, и он невольно отодвинулся. Сидеть рядышком с Катицей — о да, это совсем другое дело, это естественно и правильно. Но что общего у него с этой старой женщиной, охваченной тщеславием, а может быть, и алчностью? Нет, неприятно Нико ее общество, и вовсе оно ему не к чести. Как представишь такую маме, с ее проницательным, умным взглядом? И Нико отодвинулся на самый край скамьи.
— Вот и я говорю дочке то же самое, — продолжала Ера. — Скажи, мол, попроси — и дадут. Да и что просишь-то, господи, безделицу какую! Им, слава богу, есть на что покупать. Земли для этого закладывать не понадобится. А немое дитя и мать не понимает…
Нико уже ясно, попался он на удочку старухе. Достигла своего — это она, конечно, придумала сама, без участия дочери. Жестоко грызет его сознание, что он, всегда так высоко державший голову, не поступавшийся своей свободой и независимостью даже для матери, сейчас сделался орудием в руках честолюбивой женщины, которая стремится с его помощью подчинить себе других. Не быть ему теперь никогда неограниченным хозяином собственных поступков, станет он игрушкой в руках вздорных баб!
Кровь вскипела у Нико, буря поднялась в груди, все существо его вздыбилось против этой женщины. Молния сверкнула в его глазах, когда он ответил:
— Впрочем, лучшее украшение девушки — красота, а главное, добродетель. И вовсе нехорошо, когда девушка навешивает на себя целый ювелирный магазин. Скромность пристала ей больше, чем гордыня и высокомерие.
— Так, дорогой шьор Нико, говорят те, которые и не нюхали золота, — возразила Ера, встревоженная подобным оборотом. — Наш старик ту же песенку поет, потому как для него настоящая му́ка — истратить грош на дочку. А я — такая, что лучше дома прижмусь, дома-то мне ничего не надо, а на людях по-людски… Посмотрите на шьору Андриану или шьору Царету, когда в церковь идут — наряжаются, как только могут. Есть чем порадовать глаз…
Нико уже молчит, не хочется ему с ней спорить. Он пришел сюда отдохнуть, стряхнуть с себя мысли, которые не дают ему покоя ни днем, ни ночью, пришел в надежде найти утешение и мир рядом с избранницей своего сердца. А нашел мнения, противные ему, слушает речи, которые ему гнусны. Рана, что так жгла, разбередилась еще пуще. Одного он теперь хочет — прочь отсюда, не видеть, не слышать ничего!