— Вот это участок Микулы, — говорит Анзуля, вступая на очень хорошо ухоженный участок. — Лучшего работника и искать не надо. Прямо сад! А глянь на его собственный надел — какая разница! Почему на своем он не так прилежен, как тут?
— Подгонять некому, — смеется Юре. — А здесь хозяйки боится…
— Какой грех! — восклицает Анзуля. — Меня боится, а бога — нет! Ведь кто землю запускает, против бога грешит. Не хочет — нашелся бы другой, который обработал бы ее добросовестно, а так пропадает земля без пользы для него и для другого. После этого попробуй мне кто сказать, что не нужна палка на нашего тежака!
— Святая правда, хозяйка. Нерадивы мы…
— Смотри, Юре, — несчастный Гугор! — воскликнула она, войдя на соседний участок, где листва тощая, лозы слабенькие, гроздья жалкие — явный признак пероноспоры, которая губит все, что ей попадется.
Юре со страхом ждет — что последует.
— Да он даже не опрыскивал, этот человек, — смотри! А я-то ему купоросу выдала! С весны, бездельник, и на участок не заглядывал! Сорняки все заглушили… А еще говорят — все мы перед богом равны! Заслуживает негодный Гугор, чтоб я его выгнала. Пусть не уродует виноградник!
— И следовало бы, — поддакивает Юре. — Только опять же — десять человек детишек… — осмеливается он на робкое возражение.
— Бедные дети! — вздыхает Анзуля, и гнев, от которого покраснело ее лицо, разом опал. — С кого им пример брать! Что из них выйдет, коли отец такой!
Юре только кивает, не в силах понять: что это с ней сегодня? В словах ее, в выражении лица вместо гнева какая-то печаль… Даже что-то вроде сострадания к грешным, слабым людям.
— Нет, далеки мы еще, далеки от цели, — рассуждает госпожа, снова сев в седло и двинувшись дальше. — Тежака еще надо учить, как копать, как поливать… Вести его к добру, порой силой заставлять. Сколько мертвой земли лежит или небрежно обработанной! Тежак в Америку ладит за крупицами золота — а тут, в земле нашей, целые самородки бросает!
«Нет, что только с ней приключилось? — ломает голову Юре. — Не кричит, не ругается, грустная какая-то… Что же это, господи! А ведь как сыр в масле катается, могла бы и веселой быть. Коли уж богачам невесело, что ж говорить тебе, жалкому червячку? Ох, право, нелегко жить на этом свете — никогошеньки нет, чтоб всем доволен был…»
С горы хозяйка оглядывается на Буничное ущелье, любуется огромным виноградником — общий вид его великолепен. Рассеялось даже неприятное впечатление от нерадивости Гугора. Помещица мысленно прикидывает, сколько гектолитров вина даст эта земля; сколько денег разбежится по людям; сколько голодных будет накормлено, нагих — одето… И все это — ее добро, ее труды, ее заслуга! Гордо вздымается грудь ее, и думает Анзуля с благодарным чувством: «А все-таки хорошо быть помещиком! Богатство и счастье изливается на людей через твои руки. Бог избрал тебя, чтобы твоей рукой рассыпать щедрые дары своим детям…»
И снова набегают слезы — от мысли, что скоро откажется она от этой возвышенной задачи, откажется сама, добровольно… «Ничего, — утешает она себя, — после тебя другие придут, за ними — их потомки. Земля никогда сирой не останется!»
— Сколько же лет служишь ты у нас, Юре? — вдруг спрашивает она.
— Два года холостым еще, госпожа, да как женился — на всех святых шестнадцать годков стукнет.
— Ах, Юре, как они бегут, года-то… — вздыхает Анзуля.
— Да… молодой я тогда был. И отец еще был жив, бедняга. В последний раз я с ним виделся, как на рекрутскую комиссию ходил. А умер отец — с тех пор ни разу в Загоре не бывал. И бог весть, побываю ли еще!
— А хочется? — с интересом спрашивает хозяйка.
— Эх, госпожа, не раз на ум всходило… Да что — нет у меня там ничего, а Урса моя не поедет. Дескать, что ей там делать, среди влахов-то… Кабы хоть дети были: а так, верьте, невеселая старость. Пень трухлявый без побегов.
И Юре вздохнул из глубины души — коснулся раны, которая уже никогда не заживет. Кажется ему, лишний он на свете, живет без цели, без пользы, коли детей нет.
— Часто, Юре, не знаешь, что хуже: с детьми или без них, — проговорила хозяйка и тоже глубоко вздохнула.
Конечно, была бы и она теперь одинокой, если б не сын, зато и печали бы не было, забот, самоотречения… Жила бы для себя, а может, для людей и бога, и была бы довольна. Сколько старых девушек живет богоугодно, ходят в церковь, сидят у ног Спасителя и чувствуют себя счастливыми…
— Теперь уж и не знаю, что с нами будет, — поверяет Юре свою печаль хозяйке. — Кабы согласилась Урса в Загору перебраться, могли бы мы там корчму держать. Деньжата бы нашлись… А она — дескать, с чего это ей влахов обслуживать на старости лет… Вот тут и делай что хочешь!