Не думала Анзуля, что этот человек способен на такую проницательность. И ее глубоко растрогало его бережное отношение к жене, сквозившее и в прежних его словах. Анзуля с трудом удержалась от слез; вместо того чтобы плакать, она сказала:
— Ну и довольно об этом. Не нужно нам никаких сцен. И вы успокойтесь, наберитесь терпения — и не надо бояться. Если даже у вас воспаление легких, то и от этой болезни многие поправлялись.
— А умирать когда-нибудь да придется, — подхватил Илия. — Все мы смертны.
— Доктор предписал вам покой! — укоризненно бросила Анзуля.
— Да я уже спокоен.
И он уставился в потолок неподвижным взором.
— Бедные дети… — едва слышно произнес он через некоторое время. — Может быть, скоро — сиротки…
Легко сказать — покой, но как предпишешь его тому, чей дух бодрствует, беспрестанно блуждая по бескрайним просторам жизни, заглядывает в бездны, встречающиеся на его пути…
— Дорица моя… не знает — не писала… Госпожа кума, сделайте так, чтоб она приехала. Хочу ее повидать, быть может…
Он проглотил слова «в последний раз»: так строго посмотрела на него Анзуля.
— Это нетрудно, — ответила она. — Можно послать письмо.
— Телеграмму, кума. Телеграмму.
И с улыбкой, какую Анзуля никогда бы не ожидала увидеть у него, больной добавил:
— Для нас, готовящихся в дальний путь, письмо — слишком медленное средство сообщения.
— Хорошо, дадим телеграмму. Послезавтра будет пароход на Дольчины — пускай Дорица едет этим рейсом. Если пропустит, то уж на этой неделе ей сюда не попасть.
Бонина очень обрадовалась, услыхав, что приедет дочь.
— По крайней мере, все будем в сборе. Сразу как-то легче на душе, когда все дети под рукой…
Вечером Илия начал бредить — много и беспорядочно. Но доктор заявил, что ничего особенного в этом нет. Болезнь протекает нормально. Анзуля и Бонина посмотрели на него чуть ли не с сожалением: бедный слепец! Или не видит, или нарочно не хочет замечать… Конечно, не хочет, скрывает опасность, умалчивает о ней — из лени, из нелюбви к беспокойству, лишь бы его не трогали, не поднимали среди ночи…
Ночь больной провел беспокойно. Все порывался встать, выйти во двор, в подвал… Под утро утихомирился, заснул. Сон, хоть и тревожный, все же сон: возбуждение несколько спало. Но после утреннего визита врача опять началась паника: больной сам потребовал священника. Дон Роко пришел, и Илия исповедался, как всегда, с сокрушением, подобающим христианину.
— Тяжелый камень свалился у меня с сердца, — удовлетворенно вздохнул он, когда священник ушел.
После обеда он снова заметался. Пришлось звать доктора. Бонина, ломая руки, умоляла врача как-нибудь помочь — ей казалось, что у него есть в запасе какие-то сильные, верные средства, так пусть же употребит их, пусть сжалится. Она искала в лице доктора следы жалости, признаки того, что он понимает ее горе, ее невысказанный ужас, но находила только выражение задумчивости и размышления, словно врач наблюдал, в какую сторону склоняются весы, и прикидывал, на какую чашу положить гирю… Наконец доктор как будто разрешил свои сомнения: взор его посветлел, и в нем будто блеснула надежда.
Он распорядился поставить пиявки: акт чуть ли не священный в глазах больного и его близких. Как везде, так и в семье Зорковича это распоряжение полностью удовлетворило всех. «По крайней мере, делается, что можно, — думал каждый. — Остальное в руках божьих…» Бонина приободрилась, засуетилась по дому, собирая все, что нужно для этой процедуры. Все оживилось в доме — семья словно забыла, какое над ней нависло несчастье…
И доктор, хоть и великий противник кровавых операций, вернулся домой довольный. Сознание, что он, не повредив пациенту, исполнил желание его близких, было ему приятно. И он, торжествуя, объявил жене:
— Рита, я прописал Зорковичу пиявки. Сегодня ночью меня, во всяком случае, беспокоить не станут.
Он снял башмаки и пырнул в шлепанцы — подарок (уж не символический ли?) супруги. Когда он надевал эти домашние туфли, то всякий раз будто стряхивал с себя все заботы. Тогда он, человек, чья профессия гоняет его из деревни в деревню, обрекая на бродячий образ жизни, чувствовал себя равноправным со всеми порядочными людьми. Выпадают же и у него деньки, когда он может позволить себе отдых!