— Ты встретил меня, хотя и у тебя много дела в пору сбора! Наверное, и папа сейчас очень занят, — весело щебетала Дорица. — Сидит, верно, во дворе около пресса да читает лекции влахам!
Нико огорчился: все-таки суждено именно ему нанести Дорице удар. Трудно ведь обойти эту тему хотя бы без некоего намека!
— Папа, скорее всего, сейчас в постели. Простудился он немного, и доктор велел…
— Папа? — Дорица подняла на Нико большие глаза, в которых погасли радость и детская шаловливость. В них словно открылась бездна, и Нико, пораженный, глядел в нее. — Ты меня обманываешь! — вскричала Дорица с оттенком отчаяния. — Я поняла! Вызвали телеграммой, так вдруг — значит, отец болен тяжело!
«Ну вот, — подумал Нико скрепя сердце, — надо же, чтоб все это вылилось на меня…»
— Я и говорю — простудился он, потому и лежит в постели.
— Из-за простуды-то! Ох, я-то знаю, не стал бы он ложиться по пустякам! И потом, я вижу, не возражай, вижу, ты неправду говоришь!
— А я повторяю то, что сказал. Да ты и сама увидишь.
— А кто отправил мне вызов? Почему?
Синие глаза, приняв чуть ли не строгое выражение, вперились в Нико. Лгать далее было невозможно. Под этим прямым и строгим взглядом правда так и просилась на язык.
— Он сам просил тебя вызвать. Видишь, я не скрываю. Просто он перепугался, как всякий, кто никогда не болел. Тебе нет никакой причины тревожиться.
Дорица только покачала головой и умолкла.
А Нико думал: «Вот ведь — дитя еще, а уже в ней — женщина. Упрямая, никак ее не переспоришь…» И поднялось в его душе какое-то недовольство тем, что это наивное, слабое создание не склонилось перед ним, не пожелало признать его превосходства…
Однако это недовольство мигом исчезло, когда он заметил, как судорожно сжимает Дорица свои пухленькие губки, видно, старается подавить плач. Значит, тут не упрямство! Подбородок у нее дрожит, лицо покраснело, девушка душит в себе крик отчаяния. Но слез она удержать не могла, и они, смочив длинные ресницы, покатились по круглым щечкам, на которых только что играли две очаровательные ямочки.
Радость возвращения сменилась горем.
«Ах, жизнь, до чего же ты жестока! — размышляет Нико. — Не успокоишься, пока не обратишь смех в слезы. Слезы — вот твой ежедневный напиток, в них ты черпаешь силу, которой давишь нас…» А еще сердился Нико, зачем вообще вызывали Дорицу. Могла ведь ничего не знать, все равно ее присутствие ничего не изменит, не поправит…
Шьора Анзуля увидела их с террасы и вышла встретить к воротам. Одного взгляда было ей достаточно, чтоб понять: Дорица уже все знает. Сильным руками сняла она девушку с седла, с материнской лаской прижала к груди. Жгучая боль бушевала в ее сердце. Не так представляла она себе возвращение этой девочки. С улыбкой счастья, румяную, усыпанную цветами…
Дорица в ее объятиях на секунду забыла свое горе. Развеялись мрачные предчувствия, но лишь на секунду. Едва оторвавшись от груди Анзули, она попросилась домой.
— Не удивляюсь, девочка, что тебя туда тянет, — одобрительно сказала Анзуля. — Пойдем вместе, а ты, Нико, бери книгу записей и ступай к делу.
Легче стало Нико, когда он явился на задний двор и окунулся в лихорадочные работы.
12. О ПОСЛЕДНИХ ДЕЛАХ ЧЕЛОВЕКА
До вечера много было у Нико хлопот возле прессов и в подвалах. Отгремел основной поток сбора, многие крестьяне управились уже и на своих наделах, а у Дубчича оставался еще не собранным виноград на собственных его землях. Он умышленно оставил его напоследок: теперь можно работать не торопясь, да и виноград лучше созрел. Стало быть, и сегодня дел у него по горло, а ему кажется, что их не так уж и много, если сравнить с предыдущими днями.
Анзуля пришла домой только вечером, но и дома никак не стряхнуть ей с себя тяжелых впечатлений. Стоит у нее перед глазами бедный Илия, весь красный, даже с какой-то синевой, дышит часто, словно задыхается. Илия на глазах сникает, слабеет телом и душой. Что ни день, гаснет еще один огонек в его рассудке или чувствах… Одно за другим опадает то, что украшает душу, и остается пустая обнаженность плоти. Такими бывают деревья, оголенные после того, как снимут с них плоды и мороз опалит их листья, а ветер сорвет их и сметет в кучу где-нибудь в углу сада.