Пока я стоял в оцепенении, не в силах двинуться с места от охватившего меня ужаса и продолжая инстинктивно держаться за дверную ручку, мое внимание переключилось с этого чудовищного зрелища, сосредоточившись на мелочах и деталях. Видимо, разум из чувства самосохранения пытался таким образом хоть немного ослабить невероятное напряжение, которое иначе можно было бы просто не выдержать. Среди прочего мне бросилось в глаза, что дверь — а я по-прежнему держал ее открытой — сделана из тяжелых пластин сварочного железа, склепанных вместе. Из скошенного торца на равном расстоянии друг от друга и от верха и низа торчали три мощных стержня. Я повернул ручку, и стержни ушли внутрь; отпустил, и они снова выдвинулись — как в пружинном замке. Со стороны комнаты ручки на двери не было — лишь сплошная гладкая металлическая поверхность без единого выступа.
Я рассматривал все с неподдельным интересом, что сейчас, когда вспоминаю об этом, кажется мне удивительным, и тут вдруг судья Вей, о котором я, потрясенный и растерянный, совсем забыл, оттолкнул меня и решительно переступил порог.
— Ради бога! — закричал я. — Не входите туда! Нужно убираться из этого жуткого места!
Судья остался глух к моим словам и (бесстрашный, как все истинные южане) быстро прошел в центр комнаты. Опустившись на колено над одним из трупов, чтобы поближе изучить его, он осторожно приподнял почерневшую сморщенную голову. Отвратительное зловоние, мгновенно распространившись, долетело до двери и ударило мне в нос, лишая меня сил. Сознание мое помутилось, ноги подкосились, и я понял, что падаю. Пытаясь устоять, я схватился было за торец двери, но она, щелкнув, захлопнулась!
А дальше — провал в памяти: шесть недель спустя я очнулся в гостинице в Манчестере, куда меня привезли на следующий день какие-то незнакомые люди. В течение всего этого времени я был без сознания, страдая от лихорадки, сопровождавшейся бредом. Меня нашли лежащим на дороге в нескольких милях от злополучной плантации, но, как я покинул дом и добрался туда, понятия не имею. Придя в себя, вернее, когда врачи разрешили мне говорить, я спросил о судьбе судьи Вея, и мне сказали (дабы успокоить, теперь-то я это знаю), что он дома и с ним все в порядке.
В мою историю никто не верил — ни единому слову, но можно ли этому удивляться? И способен ли кто-нибудь вообразить, какое горе я испытал, когда, вернувшись через два месяца домой, выяснил, что о судье Вее с той ночи никто ничего не слышал? Как же горько я пожалел тогда, что гордость не позволила мне настаивать на правдивости этой невероятной истории, и теперь понимаю, что должен был с первого же дня моего выздоровления повторять ее вновь и вновь.
То, что произошло потом — как осматривали дом и не обнаружили комнаты, соответствующей моему описанию; как меня пытались объявить сумасшедшим, но мне удалось избежать этого, — уже известно читателям „Франкфортского правозащитника“. Хотя с того дня прошло немало лет, я по-прежнему уверен, что раскопки, на которые у меня нет ни юридического права, ни достаточных средств, могли бы пролить свет на загадочное исчезновение моего бедного друга и, возможно, прежних обитателей и владельцев сначала пустовавшего, а теперь и вовсе сгоревшего дома. Но я не отчаиваюсь, продолжая надеяться, что когда-нибудь мне удастся раскрыть эту тайну, однако глубоко опечален незаслуженной враждебностью и небезосновательным скептицизмом родных и друзей покойного судьи Вея, из-за чего мои поиски были отложены на столь длительное время».
Полковник Мак-Ардль скончался во Франкфорте 13 декабря 1879 года.