Абрамов Федор Александрович
Дом (Пряслины - 4)
Федор Абрамов
Дом
Часть первая
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Пес лежал в воротах сарая - передние лапы вытянуты, уши торчком и глаза - угли раскаленные: так и сверлят, так и буравят баранью тушку, над которой в глубине сарая хлопотал хозяин. Спина и шея у Михаила взмокли: нет ничего хуже обдирать сопревшее межножье да седловину. Кожа тут прикипела намертво, каждый сантиметр прорезать надо. А кроме того, мухи, оводы окаянные - поедом едят, глаза слепят. Зато уж когда все это прошел да миновал подбрюшье - одно удовольствие: нож в балку над головой и давай-давай орудовать одними руками...
Снятую, вывернутую наизнанку овчину - ни единого пореза, блеск работа он собрал в большой, расползающийся под руками ком, отложил в сторону, затем, неторопливо повертывая подвешенного на распялке барана, хозяйским, оценивающим взглядом обвел его тугие, белые от сала бока.
- А барька-то ничего, а?
Не жена ответила - пес клацнул голодными зубами. Он вырубил хвост, не глядя бросил Лыску и опять залюбовался забитой животиной.
- Баран-то, говорю, подходящий. Чуешь?
- До осени подождал бы, еще подходящей был.
- До осени! Может, еще до зимы, скажешь?
- Да как! Кто это под нож скотину в такую жару пущает?
- А братья приедут, чего на стол подашь? Банки?
Закипая злостью, Михаил одним взмахом ножа - сверху донизу - распустил брюшину. Горячие, дымящиеся внутренности лавой хлынули на свежую, вновь подостланную солому.
- Воды!
За стеной тяжело, всей коровьей утробой вздохнула Звездоня - замаялась, бедная, от жары, - взвизгнул нетерпеливо Лыско. А хозяйка, его помощница? Михаил круто повел потной головой и вдруг размяк, разъехался в улыбке: белые подколенки жены, склонившейся над ведром, увидел. Загоревшийся глаз сам собою зашарил по затемненным закрайкам сарая и уперся в дальний угол, заваленный травой. Травка мяконькая, свеженькая - час какой назад в огороде накосил...
- Куда лить-то? Чего молчишь?
- Погоди маленько... Перекур надо...
- Перекур? Это барана-то с перекуром резать?
- А чего? Передохнуть завсегда полезно... - Михаил хохотнул и остальное досказал взглядом.
Раиса попятилась к двери, за которой томилась корова, с неподдельным ужасом замахала обеими руками:
- Ты в эту Москву съездил... рехнулся...
- Дура пекашинская! С тобой и пошутить нельзя!
Михаил забегал, заметался по сараю, наткнулся на пса и со всего маху закатил пинок: не лезь на глаза, когда не просят!
2
Круто забирал июль.
Мясо, пока рубил да солил, кое-где прихватило жаром. Но еще больше удивил Михаила погреб. Весной снег набивал - ступой толок да утрамбовывал, и вот за какой-то месяц сел на добрый метр, так что, когда он стал опускать баранину на холод, пришлось ставить лесенку.
На улице Михаил разделся до пояса, с наслаждением поплескался водой из ушата (не нагрелась еще, в тени стояла), затем, войдя в кухню, переоделся. Рабочие парусиновые штаны, измазанные свежей кровью, вынес в кладовку и, натягивая на себя домашние брючонки, легкие, вьетнамского подела, довольно улыбнулся: месяца не гулял в столице, а поправился - насилу застегнул верхнюю пуговицу.
Дрова в печи уже прогорели, малиновые отсветы полыхали в окне напротив, но где хозяйка? Собирается она варить-печь? Для мух выставила на стол печень и почки?
Михаил заглянул на одну половину - на всю катушку радио, заглянул на другую - и у него дыбом встала бровь: Раиса давила кровать.
- Это еще что за новая мода - с утра на вылежке?
Взвыли, стоном простонали пружины - Раиса рывком отвернулась к стене: разговаривать с тобой не хочу. Он не стал больше сорить словами. Подошел, сгреб жену за кофту на груди, повернул к себе. лицом. Холодом, стужей крещенской дохнуло на него от серых немигающих глаз. А ведь было время лето жило в этих глазах. Круглый год, всю зиму. И, помнится, покойный Федор Капитонович, провожая их в день свадьбы, так и сказал: "Не дочерь - лето ты уводишь из моего дома".
Нелады у них, конечно, бывали и раньше - как всю жизнь проживешь гладко? - но чтобы сиверко задул на месяцы - нет, этого еще не бывало. Он знал, из-за чего взбесилась его благоверная. Из-за Варвары, а точнее сказать, из-за столбика, который он поставил весной на ее могиле. Забыта могила. Дунярка, Варварина наследница, каждое лето приезжает в Пекашино, по два, по три месяца живет в теткином доме со своим выводком (девятерых отгрохала, рекорд по сельсовету держит), а чтобы осиротевшую могилу кое-как оприютить - нет, подожди, тетушка, поважнее дела есть. И вот он ждал-ждал, когда племянница о покойнице вспомнит (самый захудалый столбик на всем кладбище), да и не выдержал: весной, когда Раиса как-то уехала в район в больницу, и поставил пирамидку. Узнала. Кто-то брякнул из дорогих землячков.
- Мясо-то, говорю, само в печь залезет, але соседей позвать?
- Отстань! Видеть не могу я это мясо, а не то что варить.
- Больно заелась, вот что. Старики-то не зря, видно, посты ране устраивали.
Раиса - не сразу - сказала:
- Может, мне в больницу, в район съездить?
- Тебе в больницу? Зачем?
- Зачем, зачем... Зачем бабы в больницу ездят...
Какое-то время он озадаченно, выпучив глаза, смотрел на раздобревшую, вошедшую в полную бабью силу жену - какая еще ей больница? - и вдруг все понял.
- Дак это ты... - Дух захватило у него от радости. - Давай, давай! Солдаты надоть. За мир будем бороться.
- Весело, ох как весело! Только зубы и скалить. Девки обе невесты, а матерь с брюшиной переваливается. Что о нас подумают?
- А это уж ихнее дело! Пущай что хотят, то и думают, - отчета давать не собираюсь. Сказано тебе было: до тех пор рожать будешь, покамест парня не родишь. И нечего бочку взад-вперед перекатывать.
Больше Раиса не перечила. Но, вставая с кровати, все-таки кусанула:
- Парни-то ноне тоже не золото. Не дай бог как ваш Федор, по тюрьмам смалу пошел.
- Ладно! Хозяйка! Гости приедут, а у тебя и на стол подать нечего.
- Што, я ведь не спала, не гуляла. Рабочий человек...
И это камешек в его огород. Тебе ли, мол, укорять меня? Целый месяц по городам шатался, бездельничал, а я-то всю жизнь без передышки на маслозаводе ломлю. И где-то в глубине души признавая правоту жены, Михаил примирительно сказал: