Ликующий вой и рев поднялся в продымленной, как старый овин, кухне:
- Правильно, правильно, папа!
- А мне дак еще Чирик помогает, - ухмыльнулся Вася-тля, застарелый холостяк с красными рачьими глазами, и вслед за тем начал вытаскивать из-под стола черную упирающуюся собачонку нездешней породы - маленькую, кудрявую, с обвислыми ушами. - Ну-ко, Чирко, покажи, как ты с засухой борешься.
- Цирковой номер в исполнении заслуженного артиста Василья Обросова и его четвероногого друга-ассистента... - опять, к всеобщему удовольствию, сострил Петр Житов.
- Я тебе покажу цирковой номер! - Анфиса Петровна схватила ухват от печки, стукнула об пол.
Вася-тля то ли с перепоя, то ли ради забавы заорал на всю кухню:
- Чирко, Чирко, враги!
Собачонка отчаянно залаяла, а потом под общий смех и хохот залаял и сам Вася-тля: встал на четвереньки и гав-гав - с подвывом, с выбросом головы, не хуже своего песика.
И вот от этого содома, надо думать, и очнулся лежавший на голом топчане возле двери справа Евсей Мошкин. Очнулся, поглядел вокруг ничего не понимающими глазами.
- Робята, вы чего это делаете-то? Пошто вы свиньями-то да скотами лаете, образ человечий скверните?
- Лекция во спасение души, - коротко объявил Петр Житов, а добродушный Кеша-руль, тоже из застарелых холостяков-пьяниц, смущенно улыбаясь, сказал:
- А ты, дедушко, лучше выпей, не ругай нас. Ну?
Евсей трясущейся рукой взял протянутый стакан с красным вином.
- Ну, Евсей Тихонович, не знала, не знала я. Вот до чего ты дошел, с кем связался...
- Грешен, грешен, Анфиса Петровна. Хуже скота всякого живу...
- Да ты, может, и на разбой с има пойдешь?
- На разбой?.. - Евсей беспомощно оглянулся вокруг себя.
- За оскорбление личности штраф! - зычно, не то полушутя, не то всерьез крикнул Паха Баландин.
Анфиса Петровна на этот раз даже не удостоила его взглядом.
- Давай, давай, - снова навалилась она на старика. - Только тебе и не хватало взять топор да с этими бандюгами самолучший дом в деревне разорять.
- Какой дом?
- Да ты что - ребенок?! Ставровские хоромы зорить тебя поведут. Затем и поят, вином накачивают.
Евсей поставил на топчан сбоку от себя стакан с вином, поискал глазами в красном углу Егоршу. Но Егорши там уже не было. Егорша выскочил из-за стола, как только Анфиса Петровна начала отчитывать Петра Житова и Паху Баландина: сроду не мог сидеть да выжидать. Выскочил, шляпу на глаза, руки в брюки: ко мне все претензии, я здесь парадом командую! Но Анфиса Петровна не видела, не замечала его, сколько он ни скакал, ни прыгал перед ней. И это для самолюбивого Егорши было хуже всякого наказания, всякой пытки. И вот наконец нашелся человек, в которого можно было разрядить свою ярость.
- Че башкой крутишь? - подскочил он к Евсею. - Меня давно не видал? Соскучился? А может, тоже мораль читать будешь?
- Неладно, неладно это, Егорий...
- Че неладно? Че неладно? Неладно, что свое законное беру? А это ладно - родного внука как последнюю падлу на улицу? Ловко получается. Дед, понимаешь, рвал, рвал из себя жилы, а тут с офицериком с одним сколотышей нахряпали - лады, законные наследнички.
Все время, с первой минуты своего появления в доме Петр держал себя в руках. Кипятилась, выходила из себя Анфиса Петровна, задирал гостей на потеху себе и собутыльникам Петр Житов, кривлялся Вася-тля, Егорша раза два подскакивал к нему, тыкал в бок специально для того, чтобы вызвать на скандал, - ни единого слова. Зажал себя как в тиски. А тут, как только Егорша задел сестру, моментально словно капкан сработал.
Удар был не такой уж сильный, не с размаху, тычком бил, но много ли пьяной ветошке надо? Кубарем полетел на заплеванный, забросанный окурками пол. Но тотчас же вскочил, и в руке у Егорши сверкнул нож-складень.
- Робята, робята! - что было силы завопил Евсей, потом с неожиданным для его возраста, проворством бросился меж Петром и Егоршей, пал на колени. - Что вы, что вы это надумали-то? Да вы уж лучше меня бейте, Я во всем виноватый, я... - И слезно, как малый ребенок, заплакал.
Егорша вялым движением руки отбросил нож в угол кухни, где стоял железный ушат с водой, поднял с пола свою шляпу.
- Вставай. Здесь не церква, чтобы на коленях стоять, а мы не боги.
- Нет, нет, не встану, Егорий, покудова с Петром не помиришься...
- Кто это будет мириться с таким бандитом, - сказала Анфиса Петровна. Он ведь вишь из каких теперь... Сразу за нож...
А добродушный Кеша-руль, чтобы поскорее восстановить в компании прежний мир, начал наливать Евсею и Егорше вина - иного средства примирения он не знал.
Но Евсей замахал руками:
- Нет, нет, не буду на иудины деньги пить.
- Это еще че? - рявкнул Егорша.
- А то, Егорий, что грех великий на душу взял...
- А ты не взял? Один я пропивал эти самые иудины пятаки?
- И я взял. Я еще грешнее тебя... Мне-то уж совсем нету прощенья.
- Ну а раз нету, бери склянку!
- Нет, не возьму, не возьму, Егорий. - Евсей поднялся с пола.
- Да ты, дедушко, больно-то не капризь, ну? Пей, покудова дают, - опять к примирению воззвал Кеша.
- Вот именно! - мрачно процедил Петр Житов и вдруг сплюнул, когда увидел вновь опускающегося на колени старика.
А Евсей опустился, осенил себя крестом и начал отвешивать земные поклоны с пристуком о пол. Всем поклонился. Тем, кто сидел за столом, Анфисе Петровне, Егорше, ему, Петру.
- Простите, простите меня, окаянного. Я, я во всем виноват...
Егорша первый не выдержал:
- Ну хватит! Не на смерть идешь, чтобы башкой в половицы колотить.
- А может, и на смерть, - тихо сказал Евсей. Затем поднялся на ноги и, не сказав больше ни слова, вышел.
4
Петра встретила сестра у порога, под низкими полатями. Зашептала с испугом, кивая на открытую дверь на другую половину:
- У Гриши опять припадок...
- Знаю.
- Знаешь? Да откуда тебе знать-то? Тебя и дома-то не было, когда его схватило.
Эх, сестра, сестра! Разве ты про себя не знаешь? Не знаешь, что с тобой делается в ту или иную минуту? Так как же ему-то не знать, что с Григорием? Ведь они с братом один человек, разделенный надвое, на две половины. И все, все у них одинаково. Им даже сны в детстве одни и те же снились - разве ты забыла про это?