И вот Анфиса Петровна поупиралась-поупиралась да в конце концов и махнула рукой: ладно, не буду твою жизнь заедать. Как-нибудь два года промучаюсь.
Родька - огонь парень! - за один день ухлопотал все дела в военкомате и вечером того же дня, дурачась, уже рапортовал матери:
- Разрешите доложить, товарищ командующий. Рядовой подводного флота Родион Лукашин прибыл в ваше распоряжение в ожидании отправки по месту службы... - И вслед за тем, не дав матери опомниться, выпалил: - Так что собирай стол на тридцать первое августа сего года.
- На тридцать первое? - удивилась Анфиса Петровна.
- А чего?
- Да когда у нас в армию-то провожают? В сентябре-октябре, кажись?
- Ну, мам, я думал, ты у меня подогадливей. Верка Пряслина, к примеру, должна быть за столом или нет?
Так вот оно что! - догадалась наконец Анфиса Петровна. Веру Пряслину задумал посадить за стол своей девушкой - такой нынче порядок, непременно чтобы девушка провожала парня в солдаты, а Вере к первому сентября надо в школу в район, вот он и порет горячку.
- А отец-то как? - подумала вслух Анфиса Петровна. - Согласится?
- Дядя Миша? - ухмыльнулся Родька. - Уговорим!
- Всех ты уговорил... Вера-то, не забывай, ученица.
- Ну даешь, Анфиса Петровна! Верка - ученица... Да в проклятые царские времена такие ученицы уже со своей лялькой на руках ходили.
- Ну не знаю, не знаю, - вздохнула Анфиса Петровна. - У тебя все не как у людей. Тридцать первого стол... Да ты подумал, нет, сколько до тридцать первого-то осталось? Три дня. Кто это тебе за три дня стол сделает?
- Сделаешь, сделаешь, маман! - подмигнул Родька. - Ты все сделаешь. В войну самого Гитлера на лопатки положила - разве мы забыли про эту страницу в твоей героической автобиографии?
- Ладно, ладно, - замахала руками Анфиса Петровна, - не подлизывайся. Знаем мы эти разговоры.
Но тут Родька шаловливо, как девку, сгреб ее в охапку, смачно поцеловал в губы, и что она могла поделать с собой? Растаяла. Об одном только не позабыла напомнить сыну:
- С Пряслиными разбирайся сам. На меня тут не надейся.
- Ты это насчет того, чтобы мама Лиза тормоза дала?
- А уж тормоза не тормоза, а подумать надо. Лиза матерь тебе вторая, не позвать - срам, а позвать - что опять с Михаилом делать? Разве сядет он нынче за один стол с родной сестрой?
Родька снисходительно сверху вниз посмотрел на мать и улыбнулся:
- Не беспокойся, маман. Этот вопрос у нас уже подработан. Мама Лиза не придет.
- Как не придет? Откуда ты знаешь?
- Знаю, раз говорю. В общем, так: беседа на эту тему проведена. Есть еще к суду вопросы?
Анфиса Петровна подняла глаза к передней стене, посмотрела на увеличенную карточку Родькиного отца:
- Ну, Иван Дмитриевич, а ты что скажешь? Будем провожать сына в солдаты?
С пятьдесят пятого года, с той самой поры, как пришло извещение о гибели мужа, она во всех важных случаях советовалась с ним. И обязательно вслух, обязательно при сыне: чтобы не забывал, помнил отца.
2
Михаил выбрался из дому уже после полудня. Не мог раньше. В молодые годы с утра ни разу не бражничал- так неужели сейчас, на пятом десятке, ломать себя? Делов, что ли, в жизни не стало?
А другая причина, почему он со всеми не в ногу, - женушка. Заладила: не пойду, и баста - бульдозером не своротить. "Да ты подумала, нет, какая это обида Анфисе Петровне будет?" - "А мне не обида - дочерь родную во грязи валять?" - "Дочерь во грязи? Веру?" - "Проснулся! Родька кой год по бабам ходит, баско это - ученица с таким кобелем рядом?" Михаил тут только руками развел: подумаешь, преступление- человек смолоду молод! И вот стружка полетела уже с него: "А-а, дак ты защищать, защищать! Ну ясно, кобелина кобелине глаз не вырвет!" Никак не может забыть Варвару.
В общем, испортила праздник: Михаил тучей выкатился из заулка.
Но какая же благодать на улице!
Еще недавно задыхались от жары, от пыли, еще недавно все на свете кляли, когда надо было шастать деревней, - в пепел размолот песок! А сейчас идешь - вроде бы и не та дорога. Ни пылинки, ни порошинки. Хорошо поработали недавние ливни. Хорошо промыли землю и небо. И зелень, молодая зелень брызнула на лужайках. Как, скажи, лето заново началось в Пекашине.
А может, еще и гриб какой на бору будет? - подумал Михаил и услышал песню: у Лукашиных пели.
Родька выбежал встречать его на улицу. Грудь белой рубахи расшита серебром, рукава с кружевами, как у девки, пояс металлический, с золотым отливом... Разодет-разукрашен по самой последней моде.
- Ну, брат, я таких и в Москве не видал.
- Стараемся, дядя Миша! - весело тряхнул волосатой головой Родька и закричал: - Музыка!
В распахнутом настежь коридоре разом грохнули два аккордеона, и Михаил так на волнах музыки и въехал в дом.
А дальше все было как по писаному. Было громогласное "ура" в честь опоздавшего, был штрафной стакан - прямо у порога, были расспросы - почему один, где супружница...
Вера не стала дожидаться, когда отца затюкают. Тряхнула косами, вскочила на ноги:
- Песню, песню давайте!
И кто устоит перед ее напором, кого не подымет волна веселья и задора, которая хлынула от нее! Запели все - и молодняк и пожилые, благо всем известна была песня про солдата:
Не плачь, девчонка,
Пройдут дожди,
Солдат вернется,
Ты только жди.
Пускай далеко твой верный друг,
Любовь на свете сильней разлук.
Михаил глаз не мог отвести от дочери.
Не в мать, не в мать, думал. Да и не в меня, конечно. Не умели мы так радоваться. И вдруг, любуясь черными разудалыми глазами Веры, вспомнил Варвару. Неужели, неужели все радости, все муки тех далеких-далеких лет вдруг ожили, проросли в родной дочери?
Михаил перевел взгляд на другой конец стол а, туда, где сидела Лариса со своими подружками. Визг, смех - из-за чего?
Таборский! Когда успел забраться в этот недозрелый малинник? Вроде бы, когда он, Михаил, заходил в избу, его там не было. Но разве в этом дело? Разве не все равно, когда втесался?
В диво другое - соплюхи от него без ума. Лапает, щупает принародно - и хоть бы одна по рукам дала: опомнись, ты ведь в отцы нам годишься!
Не дождешься от нынешней молодежи. Вот уж правду каждый день бренчат: поколения у нас в ладу друг с другом.
Ну а Таборский еще, помимо всего прочего, запал молодежи умеет дать. Как Подрезов, бывало. Правда, у Подрезова все от души, от сердца. У того слово - дело. А этот артист. Говорун. И поди разберись, где игра, где дело.