Калина Иванович еще хорохорился: дескать, надеюсь, молодые люди, увидимся, потолкуем, - а старыми-то руками уже шарил по стене возле крыльца - своего помощника искал.
Михаил подал старику легкий осиновый батожок - тот на сей раз стоял за кадкой с водой - и, провожая его задумчивым взглядом, сказал:
- Вот такая-то, ребята, жистянка. Сегодня мы верхом на ей, а завтра она на нас. Н-да...
4
Лыско развалился посреди заулка, или двора, как теперь больше говорят: ничего не вижу, ничего не слышу. Хоть все понесите из дому. И клочья линялой шерсти по всему заулку. Вот пошла собака! И надо бы, надо проучить подлюгу, двинуть разок как следует - не забывайся, да Михаил и так чувствовал себя виноватым перед псом: давеча в сарае налетел - расплачивайся пес за то, что хозяин с бабой совладать не может.
- Ну что будем делать-то? Снова за стол але экскурсию продолжим?
На Григория он не взглянул - давно понял, в чьих руках завод, но и Петр - где его предложенья?
- А не принять ли нам, ребята, душ изнутри, а? Шагайте в мастерскую, я моменталом.
Михаил сбегал на погреб, принес две холодненькие, запотелые бутылки московского пивка - специально для Калины Ивановича берег, - разлил по стаканам. Его дрожь сладкая пробрала, едва обмочил пересохшие губы в холодной резвой пене, а как Петр и Григорий? А Петр и Григорий, ему показалось, и не заметили, что пиво московское пьют.
- У меня это заведенье хитрое, ребята. - Он обвел хмельным глазом мастерскую. - Когда работаю, когда процедуры принимаю. Неясно выражаюсь? Чуваки! Население-то у меня какое? Женское. Ну и насчет там всякого матерхата не больно разойдешься. А здесь стены крепкие, кати - выдержат.
Михаил от души рассмеялся - ловко закрутил - и вдруг полез за койку, вытащил оттуда полено, плашку березовую.
- Ну-ко скажите - в институтах учились, - с чем это едят-кушают? Почему хозяин его берегет? Эх вы, инженера! Спальное полено. И это непонятно? А домто я как строил - вы подумали? Людей брал только на окладное да на верхние венцы, а тут все сам. Капиталов-то, сами знаете, у меня - не у Ротшильда. Да еще колхозная работа целый день. И вот по утрам топориком махал, до работы. А чтобы не проспать, полешко под голову. Так новый-то дом мы строили... Так...
Петр и Григорий на этот раз сделали одолжение - раздвинули губы. Но только губы. А где глаза? Видят они его своими глазами?
Не хотелось бы, вот так не хотелось бы вправлять мозги гостям, тем более в первый день, а с другой стороны, что это такое? Побасенки он им рассказывает?
- Между протчим, - начал чеканить Михаил и вдруг с остервенением сплюнул: двадцать лет нет Егорши в Пекашине, а ему все еще отрыгивается это его дурацкое словцо, да и многие другие, замечал он, выговаривают его, как Егорша.
В заулке лениво рявкнул пес - не иначе как Раиса пинком угостила. Точно: послышался плеск воды, ведро грязное опрокинула в помойку.
- Ладно, идите. Все равно с вами каши не сваришь, раз у вас в башке дорогая сестрица засела. Да у меня к восьми как из пушки. Понятно?
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
О приезде братьев Лиза узнала еще вечор от Анки. Та прибежала к тетке никакие запреты ей родительские не указ, - как только пришла телеграмма.
А сегодня Анка еще два раза прибегала и все, все рассказала: и как отец встретил братьев, и чем угощал, и какие разговоры вел за столом. И все-таки вот как у нее были натянуты нервы - выстрелом прогремела железная щеколда в старых воротцах на задворках.
Какое-то время не дыша она глядела в конец заулка на голубой проем между стареньким овечьим хлевом и избой, где вот-вот должны появиться братья, и не выдержала - перемахнула за изгородь (луковую грядку под окошками полола) и так вот босая, растрепанная, с перепачканными землей руками, вся насквозь пропахшая травой, солнцем, так вот и повисла у них на шее. Отрезвление наступило, когда перешагнули за порог избы: в два голоса ревела ходуном ходившая зыбка, завешенная старыми цветастыми платьишками.
- Да, вот так, братья дорогие, - сказала Лиза, - не хватило духу написать, а теперь судите сами. Все на виду.
Григорий, заплакал как маленький ребенок. Навзрыд. А Петр? А Петр что скажет? Он какой приговор вынесет?
Петр сказал:
- Мы не судьи тебе, сестра, а братья.
И тут Лиза уже сама зарыдала, как малый ребенок. Господи, сколько было передумано-перегадано, Как она с братьями встретится, как в глаза им посмотрит, какие слова скажет, и вот - "мы не судьи тебе, сестра, а братья"...
Вмиг воспрянула духом, вмиг все закипело в руках: ревунов своих утихомирила, самовар наставила, стол накрыла... А потом увидела - Петр и Григорий перед Васиной карточкой стоят, и опять все померкло в глазах.
- Нету, нету у меня Васеньки... А я вишь вот что натворила-наделала. Вот Михаил-от и отвернулся от меня. Он ведь Васю-то пуще дочерей своих, пуще всего на свете жалел да любил. Все, бывало, как выпьет: "Вот моя смена на земле!" А как беда-то эта случилась, трое суток не смыкал глаз, трое суток рыскал по реке да искал Васино тело...
Петр и Григорий давно уже все знали про смерть племянника, не было письма, в котором Лиза не вспомнила бы сына, но разве есть предел материнскому горю? И, давясь слезами, вместе с братьями глядя на дорогую карточку под стеклом, в черной рамочке, она стала рассказывать:
- У меня тогда как чуяло сердце. С самого утра места прибрать не могу. Коров на скотном дою - ну колотит всю, зуб на зуб не попадат. Где, думаю, у меня парень-то? Который день рекрутит - хоть бы ладно все. Прибежала домой, а парень с ребятами да с девками за реку собирается. В Водяны. Там тоже молодежь в армию провожают. Руками обхватила: не езди, бога ради, не езди! Река не встала, лед несет... А он эдак меня одной рукой отпихивает - что ты, мати, солдата не пущу, да еще вот эдак себя в грудь: "Советским танкистам никакие преграды не страшны". Гордился, что в танкисты взяли. Одного со всего Пекашина... Любка, Любка Фили-петуха во всем виновата. Она вздумала на реке шалить, задом вертеть... Все выплыли, все спаслись. И Вася было выплыл, да услыхал - Любка кричит: "Помогите!" - на яму вместе с лодкой понесло, ну и опять в ледяную воду... Кинулся за своей смертью...