И мы стали жить. Вернее, потихоньку обживать намеченные контуры. Я долго не решалась выйти из нашей меблированной комнаты и совершить путешествие в другие. Но если я не сделаю шаг за пределы привычного, не изведаю все до конца, не подчиню дом своим принципам, мне в нем не жить.
Прямо за обшарпанной временной дверью жилой комнаты огромный холл, в 63 квадратных метра, полностью соответствующий первому и главному принципу: большой дом — большой мир. С него пойдет лестница на второй этаж. Посередине парадный вход с крыльцом, слева отсеки санузла, пока не функционирующие, хотя все коммуникации уже подведены. Еще левее — коридорчик с выходом в кладовую, еще одну комнату и квадратную тридцатишестиметровую кухню. Последняя соединяется с верандой, которая пока существует лишь в проекте. Как и зимний сад, но всё по порядку. Возвращаюсь в холл и поворачиваю направо, к самому широкому проему, ведущему в гостиную. Это я настояла на том, чтобы все помещения имели двери. Сорока восьми квадратных метров с эркером во всю северную стенку вполне достаточно, чтобы разделить дни отдыха и торжеств с многочисленными друзьями. Столько же в помещении, расположенном по соседству. И дымоход один на два камина. Далее еще одна гостиная, но предполагающая уединение, чтение и общение с зимним садом. Здесь же Веня забил место для своего рояля. С запада к ней примыкает двадцатичетырехметровая комната — последнее помещение на этаже, которое я обследую. Осмотром я довольна. Уже по одним силуэтам можно предположить, что этот дом будет лучше, чем у Гарри. Все, стоп! Я же поклялась больше не вспоминать об этом…
Всю зиму мы без печки. Но есть батарея, единственная в доме подключенная к системе централизованного отопления. Туалет по-прежнему на улице, и мне так надоело надевать каждый раз пальто, шапку и сапоги, чтобы посетить его. Сашу все чаще посещают мысли о нецелесообразности содержания таких хором в нашем все еще нищенском положении. Он имеет право так говорить. Мы живем фактически на его зарплату. За мои неумелые статейки платят по двадцать рублей от силы. Коэффициент застыл на отметке 001750. Веня, похоже, совсем примерз к кровати. Лежит целыми днями, уставившись в дощатый потолок… Лишь к весне он выдал новую мелодию.
Мы снова обласканы судьбой. И по взаимному согласию используем ее блага на обустройство мест общего пользования. Завозим кафель: оттенки голубого и белого — для ванной комнаты и кофейного с бежевым — для туалета. Грузовик доставил прямиком из магазина ванну, две раковины и унитаз. Все работы делают мои мужчины. Им нравится шпаклевать, штукатурить, класть плитку. Ася тоже охотно участвует. Временами подключаются Паша или Петя. У них похожая ситуация, только дом раз в тридцать меньше и туалет с крохотной душевой кабинкой они уже сделали.
Подхожу и прошу дать мне какую-нибудь работу. Зачистить, выскоблить, проштукатурить или закрасить — мне все равно. Знаю, что в любом случае быстро надоест. Это не то, что я люблю делать и умею. Я безвозвратно отстала от процесса. В старых домах я фиксировала каждый гвоздь, каждый кирпич. А теперь порой и не задумываюсь, как здесь что крепится и из чего состоит. В общем, упустила момент. Смотрю на ребят и не понимаю, как можно целый день ходить грязными. Еще и нарочно пачкать известкой лицо и руки. Веня утверждает, что питает слабость к ее запаху. А Саша не налюбуется на ванну, вошедшую белоснежным полукругом в угол помещения, с волнистыми краями и выемками для мыльных принадлежностей. Он даже спит в ней.
Как это ни прискорбно, но я ревную мой дом к их радости. Они общаются с ним, когда захотят, а я только после них. Хотя… почему он мой? Я ведь его не строила, деньги не вкладывала, планов не составляла. Ася и то имеет к дому гораздо большее от-ношение. Вот это-то и обидно. Более того, я уже не в курсе, какой у нас на сегодня коэффициент.
— Я и сам запутался. — успокаивает Саша. — Позавчера вроде был две шестьсот тридцать… а может, и сорок. Сейчас позвоню охранникам, узнаю.
Да, про охрану мы вспоминаем лишь тогда, когда что-то забываем. А раньше и шагу не смели ступить, не посоветовавшись. Теперь нас учат в другом месте. Сашу — на фабрике, большей частью директор или его заместитель, а меня — в издательстве. Эти уроки, как обычно, касаются моих фантазий и их обработок. Редактор упорно вычеркивает все, что не имеет под собой почвы, стирает целые фразы, обрубает абзацы, выворачивая оставшиеся наизнанку.
— Что за выспренность! Проще надо быть. Чем проще, тем понятнее.
Я перечитываю короткие сухие строчки, к которым не питаю родственных чувств. Это не мое.