— А где, кстати, наш человек без принципов и домов? — вспомнил Веня по пути. — Где Ася?
— Разъезжает по чужим, — отозвалась я с заднего сиденья.
— Надо будет ее пригласить, когда окна вставим. Только не досаждай ей своими заумными речами. Ей и так несладко.
А мне сладко? Я до сих пор нахожусь вне того места, где проживаю. Раньше чувство дома меня не покидало, а сейчас сгинуло куда-то. Я пытаюсь вспомнить, в какой момент перестала радоваться тому, что происходит вокруг. Как только переехали в одинокую комнату посреди каменного пустыря и мне вдруг показалось, что стройка не закончится никогда, как в том бесконечном доме-монстре? Или когда мы начали расходиться по комнатам, расходуя жизненные интересы каждый на свое?
Сейчас все окна на первом этаже вставлены, в том числе и огромное решетчатое в холле, выходящее на площадку крыльца. В этот раз и Саша приложил к работам руку. В смысле деньги. В прошлом месяце он перевелся в банк большого города, на зарплату в пятьсот рублей, и сразу сделался важным и нестерпимо педантичным. Экономит буквально каждую копейку, не разрешая покупать безделушки и лишнюю одежду. Все приобретения у него просчитаны на полгода вперед. Он и коэффициент не упускает из-под контроля, и всех готовит к восхождению на второй этаж.
Я в панике. Скоро двинемся на второй этаж, а я еще не обвыклась с первым. Давно функционирует дымоход, и в зимнее время мы собираемся у каминов, чтобы быть еще ближе к теплу. Я забираюсь с ногами на кресло. Эта привычка осталась с тех времен, когда я существовала на одном квадратном метре. Здесь будет даже меньше, но зато мягко и пружинисто.
— У тебя такого не было, — отвечаю Сашке на его подшучивание. — Ты присоединился к моему метру и сразу лег, вытянув ноги, а я долго мучилась.
Я оборачиваюсь к окну. А что дальше? Неужели не о чем больше мечтать?
Александр удалился в кабинет выверять бухгалтерские талмуды. Веня — давно в своей комнате. Я беру листок бумаги и возвращаюсь в кресло. Всю жизнь работать разъездным корреспондентом, пусть даже с лежачим местом в поезде, и строчить без устали заметки об урожаях и новосельях? Ну уж дудки! «Мои принципы». И это только заголовок. Что там мне говорили? Трудно существовать вне реальности? Порой в реальности удержаться гораздо труднее. Но я знаю, что делать. Переведу ее на бумагу, пропущу через себя. И тогда посмотрим, кто кого…
Описываю все как есть. Кресло с отблесками огня. Тихий рояль за стеной, пустые стеллажи под библиотеку. Теплые плиты под горшки с цветами. Паркетная площадка под танцы. За окном перерытая колесами техники земля под сады и розарии. На бумаге все складывается как нельзя лучше. Но это лучшее всегда граничит с невозможным, почти нереальным. С тем, что исчезнет при первом же прикосновении, не будучи укрепленным хоть каким-нибудь негативом, который отяжелит его и удержит на земле. Срочно вытряхиваю из памяти что похуже. Ну вот, к примеру, мои письмена никуда не годятся. Правильно меня ругают за слог. Но когда чувства захлестывают, за слогом уже не уследить. Или же я сама не гожусь. А может, виноват тот мужик с крыши, слишком громко укладывающий черепицу и бросивший окурок прямо в наше окно…
Второй этаж
Хочу домой. Неделю мотаюсь по ненавистным коридорам гостиниц и поездов, выбивая пыль с матрасов и обивок. Благодаря нашему десятитысячному индексу у меня большой выбор плацкартных полок и второсортных одноместных номеров, где от скудности воображения плакать хочется. Веня как-то говорил, что желал бы иметь работу, которая не отрывала бы его от дома. Бесспорно, он ее получил. Оккупировал радио и телевидение, и мы имеем удовольствие почти каждый вечер слушать его песенки в разнообразном исполнении. Только до газет он пока не добрался. В газете по-прежнему работаю я.
Готовлю репортаж о жизни популярного композитора, о его доме, окружении, друзьях, увлечениях. То есть практически о себе. Сижу и наблюдаю за Венькой, время от времени подкидывая ему каверзные вопросы.
— Кем бы ты был, если б не смог стать музыкантом?
— Ну ты же знаешь! Кем я только не был! — отмахивается он.
— Ты вспоминаешь о прошлой жизни?
— Кстати, о прошлой жизни, — вмешивается Александр. — Слышали, город скоро ликвидируют?
— Какой город? — удивляюсь я.
— Самый первый, с торговыми прилавками, обнесенными забором. Поедем посмотрим.
Мы мчимся по асфальтированной дороге. Спидометр показывает девяносто, почти сто километров в час. И мы добираемся меньше чем за двадцать минут. А сколько шли раньше!.. Вокруг города или, вернее, того, что от него осталось, стояла плотная толпа народа. Все бывшие горожане, тепло и добротно одетые. Вдоль дороги выстроилась очередь разнокалиберных автомобилей. Мы тоже встали с краю, чтобы было видно. Забора уже не было, а единственное общественное здание на глазах у ностальгирующей публики подвергалось монотонному разрушению. Под общие вздохи несколько молотобойных машин разносили стены. Они разваливались так легко, словно не были скреплены, и осыпались на землю по кирпичикам, которые уже никто не думал подбирать. В таких нарядах не то что за кирпичами, за оброненной перчаткой грех нагибаться. И это прежние нищие! С кем мы стояли в очередях за работой и бесплатным обедом.