Дереву суждено умирать годами. И осенний листопад — это всего-навсего репетиция его гибели. Грустная репетиция. Завяли цветы, опали листья — «как жаль», говорим мы и ждем рождения новых. Я вспоминаю городских бездомных. С каким трудом, с какой болью они отрывались от забора, словно листья от ветки. Они были еще полны желания, могли строить дома, рыть землю, а вместо этого их увозили туда, где им вряд ли найдется применение. И эти мертвые листья могут проявить себя разве что в трупном запахе. Своего рода высвобождение энергии жизни. Прелый сладковатый настой, напоминающий запах свежей рыбы. Свежепойманной рыбы… Когда у меня будет сад, я не позволю листьям лежать на стылой почве. Я сожгу их и похороню. Пусть отдают земле свою смерть.
Я сидела на старом пне и отрешенно смотрела, как опадали мои последние надежды. Скоро их не останется совсем. Я закоченела в скрюченном положении и думала, уже не выйду из него никогда. Но в какой-то момент почувствовала, что могу встать. Встала, сделала шаг, потом еще, словно это были первые шаги в моей жизни. Их потребовалось много, очень много, чтобы дойти до дома.
Дома было все то же самое — пустота и покой. Саша еще не возвращался. Наверное, получил работу. Это меня несколько ободрило, но ненадолго. Когда он появился на дороге, дух мой пал окончательно. Саша двигался, казалось, по инерции, поминутно оглядываясь, словно что-то забыл взять, а завидев меня, и вовсе остановился, раздумывая, идти ли ему дальше. Я безучастно наблюдала, готовая ко всему. Но он подошел, сел рядом и не сказал ни слова, только медленно разжал кулак и про тянул покоящуюся на ладони маленькую искорку. Это была монетка, совсем крохотная, достоинством в одну копейку.
— Нашел? — с тревогой спросила я.
Саша покачал головой и уставился в пустоту, все еще простирающуюся вокруг нашего дома, я не стала больше ничего выяснять, забралась шалаша и прижалась спиной к доске, я всегда так делала, когда уходила в себя. Тогда мне необходимо было прислониться к чему-нибудь твердому, основательному. Я прижималась и думала неизвестно о чем, но уж точно не о том, что можно купить на одну копейку. Вдруг Саша резко обернулся.
— А ты нашла жердь?
Оказывается, я была его последней надеждой. Но увы, он мог бы и не спрашивать. Я отстранилась и закрыла глаза.
Больше мы не разговаривали. Просто легли спать. Я долго ворочалась на земле, стылой от осенних заморозков, пока не впала в забытье. Когда же проснулась, первое, что увидела, — Сашино лицо, оживленное, как два дня назад.
— У меня есть выход! — радостно сообщает он.
— У меня тоже, — не отстаю я.
— У тебя какой?
— Третий.
— Надо же, и у меня третий.
— Значит, решено.
— Конечно, раз мы оба до него додумались. А у тебя есть кто-нибудь на примете?
— Есть.
Я вспоминаю мою дорожную блондинку, встреченную в первый день. Вариант, конечно, сомнительный, но других кандидатур у нас нет. Саша сказал, что нужно идти немедленно. Он уже загорелся новым планом, оттого и дома ему не сиделось. Но я-то не знала, куда идти. Помнила только, что незнакомка двигалась в противоположном от леса направлении. До развилки мы добежали быстро. Повернули направо и так же быстро преодолели следующий отрезок пути. Лес встретил нас сурово. Рыба-осень пахнула из самой гущи затхлостью и холодом. Деревья пребывали в плачевном состоянии. Редкие листья трепетали на ветру. И такие перемены всего за один день!
Мне стало не по себе, но признаваться в этом я не спешила. Саша тоже шел молча, шмыгал носом и старался смотреть перед собой, даже начал привычно отсчитывать шаги до нового места.
— Теперь куда? — спросил он, когда уродливый лес остался позади.
Я показала на ответвление от главной дороги, мы повернули и зашагали, обгоняя друг друга. Заметив, что я замедлила шаг, Саша тоже остановился. Я кивнула в сторону участка, где сидела белокурая голая женщина. Мы осторожно подошли. По периметру квадратного метра были расставлены прутья, согнутые и связанные сверху так, что получалось нечто вроде клетки, внутри которой и находилась наша очаровательная кандидатка на третьего.
Девушка с любопытством нас оглядывала. Ее тонкая белая кожа посинела и огрубела от холода, не спасала и тоненькая набедренная повязка, такая же узкая, как разрез ее глаз. А прутья дома были настолько редкими, что не составило бы труда просунуть между ними руку, а то и две. Мы ей представились.