— Не валяй дурака! Пойдем домой. Ты заснешь, и все будет…
— Не будет. Уже ничего не будет! И нас, может, завтра тоже не будет.
Я удивляюсь, как он этого не понимает.
— Но ты же сама говорила, что дом нельзя оставлять на ночь. По инструкции он должен быть заперт снаружи. А в нашем шалаше с двух сторон дырки. Как он может быть заперт?
— Самое время считать шаги, — усмехаюсь я. И иду, иду, ни на что не обращая внимания. В темноте трудно что-либо заметить.
А город был освещен, хотя и пребывал в полудреме. Несколько фонарей обнажали пустынные места, которые словно и не знали людей. Бараки очистились от посетителей, а работодатели оттаскивали последних, заночевавших у дверей. Рыночную калитку тревожил лишь ветер, и она поскрипывала непривычно тихо, жалуясь на заржавевшие петли. И только вдоль забора наблюдалось оживление. Там устраивались на ночь бездомные. На вечную ночь.
— Хочу на них посмотреть, — я и не ждала Сашиного одобрения, но он не отставал ни на шаг, и мы вместе подошли к забору.
В этот раз людей было больше, и все имели вид лежалого отмороженного товара. Однако спать никто не собирался, люди переговаривались, а вновь прибывающих встречали чересчур уж веселыми репликами.
— Милости просим!
— Давно сидите?
— С самого утра. Вчера не успели забрать.
— А скоро приедут?
— Надеемся. Говорят, сегодня всем места хватит.
— Вот и славно. Стало быть, конец мучениям.
Никто не кричал ни про какую весну, не вспоминал о доме, просто садился, облегченно вздохнув, и начинал ждать. Нас встретили злобными усмешками.
— Ошиб-лись ад-ре-сом, граж-да-не! — выдавили одни.
— В таком наряде, барышня, не сюда нужно! Вам же еще есть что продавать.
— Мы сами знаем, куда нам нужно! — отрезал Саша.
— Пода-а-айте на пропита-а-ание! — проблеяли ему в ответ.
Кругом засмеялись и подхватили:
— Лучше на поднятие коэффициента! А то он у нас того… хиловат.
Смех перешел в дружный гогот. Действительно, пора было убираться, пока не подоспели «чистильщики заборов». Впотьмах мы пробирались сквозь сомкнутые ряды подзаборников, спотыкались об их ноги, даже о безногих спотыкались, извинялись и тут же наталкивались на следующего. Некоторые специально делали подножки, и каждый считал своим долгом отпустить в наш адрес колкое замечание или скабрезную шутку. Если бы у них было что-то в руках, уверена, они бросались бы в нас этим. Слава богу, кроме гадливых улыбочек и безудержного дикого хохота они больше ничего не имели. И не оставили после себя ничего, кроме проданных домов и грязных воспоминаний. Впрочем, последних не будет. Я постараюсь забыть их и никогда не возвращаться к этому месту. Уж лучше дома, в шалаше, когда никто не видит твоих слез, не слышит ругательств, рвущихся в ответ на глухоту и безразличие здешнего мира.
А голая толпа продолжала бесноваться. Тем поразительнее выглядело на ее фоне лицо одного бездомного, пристроившегося с краю забора, почти на дороге. Он тоже улыбался нам, однако не ехидно и цинично, а как-то слабо.
— Что, ты тоже? — спрашиваю я.
— Я?.. — от неожиданности он смутился. — Да.
— Как же тебя угораздило? — подключается Саша.
— Не могу его видеть.
— Кого?
— Дом, — вздыхает бездомный. — Он меня страшит. Такой голый и жалкий.
— На себя посмотри, — советует Александр.
Надо признаться, наш собеседник выглядит более чем плачевно. Кроме посиневшей, а местами и почерневшей от холода кожи, на нем ничего нет. Исхудавшее лицо, светлые, будто вылинявшие глаза.
— Где же теперь твой дом?
— Там остался.
— Неужто забор лучше?
— Хуже, — соглашается незнакомец.
Мыс Сашей сочувственно вздыхаем и разворачиваемся, собираясь покинуть злачное место.
— Постойте! — бездомный вскакивает. Откуда только силы взялись? — Купите.
— Что? — мы не понимаем. Бедняга, вероятно, не в себе.
— Дом купите.
— Чей?
— Мой.
— У тебя есть дом?!
— Есть, я же рассказывал, — он начинает суетиться возле нас. — Купите, стоит рубль. Хороший дом — метр на метр. Земля плотная. И недалеко отсюда. Рубль — это стандартная цена. Купите.
Мы озадачены. Стоим и соображаем, что делать.
— А зачем тебе рубль? — интересуется Саша, но только чтобы оттянуть время до окончательного решения.
— Одеяло куплю, — не задумываясь, отвечает тот.
— У нас нет рубля, — мне невмоготу испытывать дальше его терпение.
— Но, может, тогда, — у него есть еще попытка, — хотя бы девяносто копеек.