— Саша!.. Саша! — кричу я, но себя не слышу. Может, и не кричу вовсе. Но вижу Сашину голову у края траншеи и понимаю, что все-таки кричу. Нет, с лопатой покончено. Навсегда. Навсегда…
Итого, в своих стертых мокрых грязных кулаках мы имеем: я — десять копеек, Вениамин — пятьдесят, Саша — шестьдесят. В сумме один рубль двадцать копеек. Целое состояние. Но, надо сказать, мы так внезапно приступили к работе, что не успели обсудить, на что пойдут такие большие деньги. Какие у нас на сегодня приоритеты? Дом или одежда? Согласились на то и на другое поровну. Стоим в очереди за ледяной похлебкой, а каждый думает о том, что ему ближе и роднее. Саша, вне всякого сомнения, о досках. Оглядываюсь, вижу его сосредоточенное лицо, застывшее, точно доска. А Веня о чем думает? Пока не знаю. А я? Я-то о чем? Опять о трехэтажном доме с камином и десятью, нет, тридцатью одеялами? Какая же я все-таки непрактичная. А попросту — дура.
На базаре наши мнения расходятся, как круги от утопающего. Александр стоит на пяти досках, двух перекладинах и одной жердине и не уступает ни щепки. Я хочу закутаться во что-нибудь всеобъемлющее и теплое. Веня не знает, к кому примкнуть, и только повторяет, словно заведенный:
— Скоро зима. Скоро зима.
— Это безумие — покупать жердь за деньги! — справедливо негодую я.
— А ты хочешь искать ее в лесу? — в свою очередь набрасывается Саша. — Пожалуйста!
— Боже сохрани!
Раздраженные, мы проходим по рядам. Останавливаемся, чтобы сверить наши мнения, не наметилось ли сближение, и, не сговариваясь, впиваемся глазами в раскиданную на прилавке роскошную кофту. Когда-то вязаную, местами замшелую, позеленевшую от времени, но еще хранящую тепло чьей-то шерсти, с длинными, вожделенно длинными рукавами. На ней даже болтаются две пуговицы. Веня и я умоляюще заглядываем в глаза Александру. Он и сам не выдерживает вида кофты. Сколько? Семьдесят пять. Копеек, естественно.
— Но на остальное — доски! — торопится с условием Саша.
Мы на все согласны и уже меряем кофту. На Вене, конечно, она смотрится вызывающе, зато, по его же словам, эта жакетка просто создана для моей фигуры.
— Это женская кофта, — поясняет Саша и тоже начинает ее напяливать, растягивая рукава. Покрасовавшись в ней немного, он тащит нас к доскам.
На оставшиеся деньги мы приобрели две перекладины, три доски и жердину за пять копеек. Сердце кровью обливалось, когда платили за последнюю. Но я молчала, чтобы не отправили в лес на поиски. Домой всё перли, как обычно, на себе. Передвигались медленно, отчего еще больше замерзли. У спуска к реке Веня рванул к кустам.
Саша прислонил ко мне доски и поспешил туда же. Я стою, обставленная со всех сторон деревяшками. Они давят на грудь и на спину, отдаются болью где-то на уровне живота. Стою, не шелохнувшись, и тихо реву. Дождь вторит мне. Даже небу невмоготу вытерпеть эту осень.
Оно рыдало еще несколько дней подряд. Я вернулась в пошивочный барак. Это было единственное место, куда дождь не проникал — нельзя допустить, чтобы он замочил ткани. Время от времени я получала там работу и тогда целые дни проводила без света — уходила из дома до восхода, а освобождалась, когда солнце уже скрывалось за горизонтом. Я сильно мерзла даже в любимой кофте. Волосы превращались в ледяные сосульки и свисали на глаза, заслоняя рукоделие. За свою невыразительную работу я получала совсем немного — больше трех лоскутков ни разу не дали.
Одеяло постепенно росло. Я сшивала заработанные кусочки на ходу, возвращаясь домой. В этот момент хотя бы ноги не мерзли. А у ребят работа практически встала. После того как мы соорудили вторую стенку — двухметровую западную, в которой недоставало двух досок, — в нашем доме не прибавилось ничего, не считая шитья. Но и этот тонкий отрезок длиной восемьдесят сантиметров и шириной тридцать никак не мог претендовать на звание одеяла. Мы лишь прикрывали им наши плечи и дремали, съежившись, когда произошло то, что, в общем-то, и должно было произойти.
Выпал снег.
Нас ослепило его сиянием, таким непривычным для здешнего захолустья. Утренний свет, и тот сделался неестественно белым. И пока наше дыхание превращалось внутри шалаша в пар, мы разглядывали открывающуюся за нашими ногами перспективу. Дорога была абсолютно белая и тихая, как во сне. Пара чужих ног в теплых сапогах промелькнула в треугольнике входа, за ней прокатились санки с поклажей.
— Может, сходить в город? — робко предлагает Саша.
— Зачем? — отзываюсь я, не переставая смотреть на дорогу. Ее белизна завораживает, я пытаюсь представить ее грязной, какой она была еще вчера вечером. — Думаешь, в городе нет зимы?