— Вот молодец! Сейчас домой пойдем, — Саша вынимает пальцы из моего рта, который по-прежнему открыт, и туда поступает очередная порция похлебки. — Смотри, какие мы досочки купили. Теперь будет еще теплее.
Куда уж теплее! Я смотрю на ребят. Босиком, на снегу, с досками на плечах и ледяным месивом в желудках — как только они выдерживают. Но если они могут, значит, и я должна смочь. Дергаю ногами, чтобы подняться. Мне охотно помогают. Я беру пустую миску. Понесу хоть ее. Мы идем медленно. Быстро никто не в состоянии… Сколько шагов? Плевать сколько, лишь бы все время двигаться… У речки останавливаемся. Надо же, еще сохранились кое-какие примитивные потребности. Уколов от шипов почти не чувствую. Потом подхожу к воде. Я плохо соображаю, что делаю — окунаю руки в ледяную воду и держу, наблюдая, как несколько человек снуют по берегу со сплющенным чайником и двумя ржавыми ведрами на веревочках вместо ручки.
— Вынимай руки, а то совсем замерзнешь! — торопит Веня. — Давай разотру!
— Дай погреться! — отвечаю я.
— Обо что? — удивляется Саша.
— Об воду. Вода здесь почему-то очень теплая. Почти горячая.
Мужчины вдвоем оттаскивают меня от берега, растирают руки, и мы идем дальше. Дома я залезаю в шалаш, зарываюсь в траву и недоделанное одеяло. Слышу, как ребята гремят досками над головой, покрывая ими половину ската, после чего тоже забираются в дом, проходясь по моим бокам острыми локтями.
— Ну вот, так намного лучше. А вход на ночь будем заваливать снегом. Пусть и он нас греет, черт возьми, раз уж выпал, — вносит предложение Саша.
Он еще полон сил, неизвестно откуда взявшихся, опять вылезает наружу и начинает бурную деятельность по сгребанию сугробов на нашу территорию.
— Я потеряла иголку, — признаюсь я Вене.
— Ничего! — успокаивает он. — Не в иголке счастье.
— А в чем?
Веня помолчал немного.
— Знаешь, я ведь уже был наполовину там.
— Ты имеешь в виду забор?
— Да. И я больше не хочу туда возвращаться. Лучше здесь, дома. Здесь еще можно за что-то уцепиться. А там не за что. Там — пустота, абсолютная, бессмысленная. Это страшно, поверь мне.
— А что, если, уцепившись за дом, особенно за такой, как наш, ты рухнешь вместе с ним в эту пустоту?
— Вполне возможно, — рассеянно произносит Веня.
— Тогда есть ли вообще смысл держаться за него?
— Всегда лучше за что-то держаться. Сам по себе человек — ничто. Его разум должен быть приложим к земному, иначе он сойдет с ума. Или ты думаешь, что если оторвешься от земли, то улетишь в небо? Как бы не так! Ты вернешься туда, откуда пришла.
— Нет! Нет! — я не на шутку испугалась. — Я больше не вернусь туда. Это несправедливо. Я не хочу! Мне дали шанс…
— Нас разыграли, — горько усмехнулся Веня.
— Пусть так. Но я все равно удержусь во что бы то ни стало. Дом удержит меня в этом мире. Я буду слушаться его. Он убережет нас. Мы не только не исчезнем, наоборот, окрепнем к весне. Вот я сейчас лягу, укроюсь… И выстою. Я выстою. Во что бы то ни стало…
В обнимку с этой мыслью я лежала несколько суток. Пробовала считать дни, которые предположительно оставались до весны, но, как только поднималась пурга, я забывала все на свете. Сжималась и тряслась от страха, что обвалятся наши стены. Так сильно стучал порой по ним ветер. Он грозился оторвать наши доски и разметать по пустырю. Одно спасение — мои мужчины. Они не сидели на месте, не слушали ветер. Куда-то уходили, приходили, и иногда надо мной возникали новые доски. Однажды они принесли две перекладины и громко стучали по ним булыжником. Неужели досок уже десять? Тогда же появилась третья стенка, которую водрузили на скат шалаша. Получилось вроде треугольного домика, но тепла он, к сожалению, не прибавил.
Ребята постоянно дрались, провоцируя ссоры по любому ничтожному поводу: не пожелал доброго утра, задел чужую ногу, выбираясь из шалаша, слишком медленно ел принесенный суп, вообще сегодня не принес суп и т. п. Они прыгали на дороге друг перед другом, поочередно отвешивая сопернику тумаки, а я лежала и наблюдала в просвет между шалашом и снегом. Иногда болела за кого-нибудь, но чаще равнодушно ждала окончания драки. Когда ребята достаточно уставали, они, еще пышущие жаром, забирались в шалаш, обдавая меня горячим дыханием, и засыпали как убитые. И я вместе с ними.