Мне регулярно приносили еду — пресловутые помои со вкусом и запахом льда в такой же ледяной миске, прилипающей на морозе к губам. Все это вызывало отвращение. И вода из проруби тоже. И от жизни с такой водой и такой похлебкой меня давно воротит. Вот уже несколько дней не хочется в кусты. Может, меня пора ликвидировать?
— Только не сносите меня к забору! — умоляю я ребят. — Пожалуйста, только не туда!
Саша кладет мне на лоб свою широкую ладонь, жаркую, как лед, но тут же отдергивает.
— Если бы ты постоянно двигалась, ходила в город, например, или хотя бы до реки, тебе было бы намного легче переживать зиму.
— Нет, нет! Сама я не пойду. Ни за что. Только бездомные сами приходят и ложатся под забор, а я нет… Я не бездомная.
— Хорошо, хорошо, успокойся. Я просто сказал, что тебе лучше двигаться.
— Да чего уж говорить! — Веня старается утереть с моих щек все слезы. Но они так быстро катятся, что он не успевает.
— Неправда, я выкарабкаюсь! — я уже плохо различаю ребят. Это, разумеется, из-за слез. — Сейчас я встану… Сейчас. Только… принесите мне сначала чашечку кофе. Я его выпью, и все пройдет. Пойду погреюсь у камина. Возле журнального столика… Где мой журнальный столик, почему я его не вижу?
— Сейчас будет тебе столик, — говорит кто-то.
— Да ладно, не надо столик. Столик не главное. Кофе главнее… А это что? Еда? Почему же так неприятно пахнет, если еда? Как же ее есть? Да еще и без хлеба… Нет, без хлеба я не могу. Без хлеба — никак…
Я открываю глаза. Рядом лежит Саша. Он весь горячий, словно нагретый солнцем камень. Я прижимаюсь к нему вплотную, представляя лето. Саша начинает шевелиться. Поворачивает ко мне голову, слабо улыбается. Говорит, что Веня ушел на работу, уже давно, и, по всему видать, устроился. Значит, скоро принесет что-нибудь тепленькое, а он остался со мной, потому что я хоть и поправляюсь, но еще нуждаюсь в опеке. На самом деле Саша тоже не в лучшем состоянии. У него красное лицо и руки, и он еле поднимает их, чтобы протереть глаза. В общем, мы такие же неполноценные, как наше одеяло.
Когда Веня появляется, я чувствую заметное облегчение. Сейчас должно произойти чудо, ну или по крайней мере нечто хорошее. На Вене Сашины брюки и кофта. Это я заключаю из того, что на нас этих вещей нет. Он быстро разрывает снег у входа и залезает к нам холодный, но отчего-то очень веселый. В его руках лишь тарелка супа и камень. Больше ничего. Неужели он ничего не купил? Просто принес деньги? Зачем нам здесь деньги?
— Ну как вы? — бодро спрашивает Веня и пристраивается с краю. От впущенного снега в шалаше появляются блики, освещающие наши лица и миску.
— Мы ничего, — хрипло отзывается Саша. — А ты работал?
— А как же! Но я чуть не окочурился на этом копании. Поскользнулся о ледяной край, упал и, кажется, довольно сильно ушибся.
Он трогает губу, на которой я замечаю запекшуюся кровь.
— Ну и?.. — не выдерживает Саша.
— Заработал десять копеек. Вот, купил, — кровавый сгусток на Вениных губах расплывается. — Ох!
Ему больно улыбаться. Тогда он просто протягивает нам свой камень.
— И это все? — я приподнимаюсь. У меня в голове не укладывается, что обыкновенный булыжник может стоить десять копеек.
— Да это ж как раз то, что ты хотела.
Я осторожно протягиваю руку. Мало ли чего я хотела… На ощупь что-то мягкое, хотя и холодное. Здесь все холодное.
— Это хлеб, — громко выдыхает Веня. — Ты все время твердила о хлебе. Вот и поешь с супом.
— Я твердила? Не помню, — говорю разочарованно, но тут вмешивается Саша.
— Она бредила, неужели не ясно? А ты, вместо того чтобы купить то, что нам ДЕЙСТВИТЕЛЬНО нужно, пускаешь деньги на ветер! Нам с таким трудом они достаются, а ты!.. — он даже забыл о недавнем недомогании.
— Хлеб придаст вам силы. Я попробовал кусочек по дороге и, поверьте, остаток пути прошел с совершенно другим настроением, — признается Веня снова и протягивает мне хлеб: — Попробуй!
— Мы съедим его за пять минут и тут же забудем, что съели, — снова набрасывается на него Александр.
Мужчины ссорятся. Я думала, что они, как всегда, понарошку, чтобы подраться и разогреться, но рукоприкладство не начиналось, а вместо этого соперники перешли на крик.
— Десять копеек — это целая доска для нашего дома! — сокрушается Саша.
— В этой берлоге и так все завалено досками, а еды ни одного кусочка! Надо же не только о внешнем утеплении думать, но и о внутреннем!
Я уже поняла, что это всерьез, и отчего-то почувствовала нестерпимый голод. Мне вдруг безумно, до судорог, захотелось вырвать у Вени злополучный хлеб и сжевать у них на глазах. Тогда исчезнет предмет их размолвок. Я протянула руку. Но в этот момент Веня дернулся и подался к выходу.