А ночью пошел дождь. Мы как раз выставили нашу будущую кровать на открытом воздухе, а сами сгруппировались под навесом. Саша не поленился и встал.
— Надо доски перенести под крышу.
— Правильно, — поддакнул Веня. — Давайте постелем и ляжем на них. Хоть снизу не промокнем.
— Ляжем, — прошептала я сквозь сон.
— Ты что?! — набросился Саша. — Они же отсыреют. Как ты завтра собираешься их просушивать, если сразу прибивать надо?
Я вздрогнула и посмотрела на ребят. Саша переносил доски и водружал их стоймя под навесом, прямо у нас в ногах.
— А если свалятся? — предположил Веня.
— Свалятся — встану и подниму.
— А если на меня свалятся?
— Тогда ты поднимешь.
— Ну ты и зануда!
На этих словах я заснула.
Утро выдалось раннее, и день обещал быть сухим и жарким — в самый раз для постройки кровати. Доски все-таки отсырели, и с первыми лучами солнца Саша выставил их на просушку. А сам принялся сооружать подпорки. Мы с Веней охотно помогали, хотя толку от нас было мало. У Саши в голове имелись свои расчеты, чертежи, внешний вид спереди, сбоку и сверху, а нам этого всего видно не было. Мы могли только держать и приносить. Не знаю, как Веня, но лично я обиды не чувствовала. Кровать — это ведь целиком Сашина идея, за ним, стало быть, и воплощение. А я лишь поучаствую в ее испытаниях.
Уже к полудню основные элементы были собраны. Ложе вышло крепкое и просторное, каждому лежащему досталось по сорок сантиметров в ширину и два метра в длину — крутись хоть всю ночь, никому не помешаешь. А вместе с кроватью получился еще и ряд посадочных мест — прямо хоть гостей принимай.
Блюстители порядка нашу затею одобрили. Мы вполне были достойны девятого номера. По такому случаю следующий день был объявлен днем отдыха и стирки. Наконец-то мы хоть чуточку обновим наши вещи, уже изрядно замусоленные. Взяв все, что имелось из одежды, мы с Сашей отправились к речке. Веня оставался в сторожах. Рука у него почти зажила, и перевязочную косынку я тоже взяла простирнуть. Она, конечно, не отстиралась, но стала вся равномерно розовая. Что ж, это даже красиво — интенсивный оттенок телесно-кровавого. К тому же я не собиралась носить ее всю жизнь.
Люди подходили к берегу, мылись, набирали воду, стирали, уходили, а мы с Сашей все плескались с нашими немногочисленными вещами. Стояла такая теплынь, что вода приобрела одинаковую температуру с воздухом, и очень уж не хотелось из нее вылезать…
Когда я развесила одежду на стенах дома — всю, кроме трусов, которые сохли прямо на нас, — солнце уже садилось. А мне казалось, что оно основательно застряло на небосклоне, однако оно слишком быстро скатилось, и наши вещи не высохли. Наутро мы проснулись позже обычного — на досках совсем разморило — и первым делом проверили одежду. Но высохла только кровавая косынка. Сашины брюки, казалось, за ночь еще больше наполнились влагой. Остальные вещи тоже дышали сыростью и холодом. Я снова юркнула под одеяло. Мужчины последовали моему примеру.
— Ну что, кто идет на работу? — бросаю я вызов.
— В чем? В трусах? — Саша недоволен такой постановкой вопроса.
— Почему бы и нет? Днем и так жарко. А без одежды бетон мешать удобнее. Ничего не запачкаешь.
— Я не какой-нибудь там бездомный, — Сашино возмущение нарастает, — чтобы работать в одних трусах.
— Да у бездомных как раз трусов-то и нет.
— Все равно. Пока брюки не высохнут, не пойду.
Итак, Александр бастует. Он отвернулся к стенке и демонстративно сопит. Тогда встает Веня. Напяливает влажные штаны и рубашку и, ни слова не говоря, выходит из дома.
— Как он будет месить больной рукой? — до меня вдруг доходит, на какую работу мы его отправили.
— Ничего, там есть другие операции, — успокоил себя и меня Саша.
— И все-таки мы не должны были его пускать.
— Но ты же тоже не пошла… А за Веню не беспокойся. Он за себя постоит.