— Фома, из тебя мыши растут, — сказал он, прижимаясь спиной к стене.
И точно, халат домового густо, как редиски на грядке, усеивали мышиные головы. За время, проведённое в плену, они понагрызли в хламиде победителя множество дыр и сейчас глазели из них, принюхиваясь к запаху ребёнка.
— Они наказаны, — тяжело отдуваясь, сказал толстый, как двухведёрный самовар, Фома.
— Не убегут?
— Побоятся. Знают, что хуже будет.
Мыши, меж тем, совсем не выглядели наказанными. Они весело крутили носами и озорно косились на мальчика. Свет месяца мерцал в их глазёнках и казалось, что грызуны подмигивают Ване.
— Можно их погладить? — попросил мальчик.
— Нет. Пленных нельзя гладить. Не для этого я их побеждал.
— Ну пожалуйста, Фома, что тебе стоит?
— Ладно уж, — важно согласился тот. Известное дело, победитель должен быть великодушным. Ваня стал осторожно гладить умные мышиные мордочки, пучки усов, трогать влажные крошечки носов. Грызуны доверчиво потянулись к его ладони. Мальчик засмеялся.
— Здорово!
— Ну и хватит, а то избалуешь, — сказал Фома и пояснил, — Война у нас была. Великая битва. Три дня бились. И всё ж одолел я это разбойное племя.
Мыши возмущённо запищали.
— Цыц, голохвостые! — прикрикнул домовой. — Или берёзовой каши снова захотелось?
Пленники смолкли.
— А я тебя чего разбудил-то, — обратился к Ване Фома. — Дом опять чудит. Просит, чтоб я печь истопил. Погреться, вишь ты, хочет.
— Так ведь лето же…
— Я ж говорю, чудит. То ему море подавай, то печку топи. Причём, говорит, чтобы берёзовыми дровами.
— И что теперь?
— Буду топить. А ты к печке дров натаскай, а то мне тяжеловато сейчас с этой оравой. Сделаешь?
Ваня кивнул, вылез в окно и направился к поленнице.
Вскоре в печке плясал весёлый певучий огонёк.
— Хорошие дрова, голосистые, — одобрил Фома.
Мыши повернулись к печке, где сквозь щёлку в заслонке виднелось яркое вихрастое пламя. Уши их ловили огненную музыку. Мыши вообще любят огонь. Люди не знают об этом, но когда они суетятся возле затопленной печи, маленькие глаза грызунов всегда наблюдают за ними из укромных местечек. Фома прошёлся по дому, послушал стены, вернулся на кухню довольный. Усевшись на стул, принялся тихонько подпевать печной песне:
— У-у-у! У-у-у! Давно я у печки не сидел, на искры гляделки не пялил…
— Ну как дом? Доволен? — шёпотом спросил мальчик.
— У-у-у! Доволен. У-у-у! Чего ж ему не быть довольным? Хорошо, говорит, тепло. У-у… — задумчиво ответил домовой. — Ох и чудной же он, дом этот…
Ваня подобрал на полу щепочку, поджёг её сквозь щель в дверце печи. Потом вытащил и стал смотреть на тлеющий кончик. Когда тот угасал, мальчик тихонько дул на него и продолжал любоваться.
— Смотри, Фома, когда огонёк маленький, он такого же цвета, как солнце на закате. А когда большой, как в печи сейчас, то похож на солнце в полдень.
Фома вышел из задумчивости, глянул на ребёнка.
— А ну брось огнём баловаться, — напустился он, только сейчас заметив, чем тот занят. — Ещё дом спалишь. Удумал тоже…
Ваня поспешно протолкнул щепку в щель и она исчезла в сияющем чреве печи, где, как маленькие игривые бесята, танцевали лохмы пламени.
Мальчик глядел на огонь и думал:
— Каково-то огню там взаперти сидится? Тесно ему, наверное… Места больно мало.
Он вдруг почувствовал, как кирпичные стены печи сдавливают плечи огня, не дают ему вырваться, развернуться, запеть как он умеет. Показать во всей красе свой низкий ревущий голос, рвануть в небо огненным роем искр-пчёл. Вытянуть вверх жаркую голову, потянуться к звёздам, отбросить подальше ветошь полумрака и весело хлопать на ветру. Мальчику вдруг стало ясно, что только тонкая дверца отделяет пламя от свободы. Ване отчаянно захотелось поднять завиток запора и выпустить лохматых бесят на волю. А те махали ему лапками изнутри печки, трескуче шептали о чём-то, тёрлись о раскалённую дверцу. Мальчик вздрогнул, испугавшись своих мыслей, и тревожно посмотрел на Фому, не догадался ли тот, о чём он тут думает. Но домовой в своём халате, полном мышей, безмятежно сидел на низкой скамеечке, ничего не замечал и ни о чём не беспокоился. Ваня облегчённо вздохнул и поудобнее устроился на стуле.
На кухне хорошо и уютно. Дрова крошились в печи на яркие комочки угольков, посапывал в углу домовой. На потолке переливались красноватые отблески пламени. В жаре и тишине Ваню разморило. Глаза его стали слипаться и он почти заснул, когда Фома завозился на скамейке и прошептал: